потому что теряют способность общаться с родичами тем способом, который был им доступен раньше, при наличии сферы из плазменных шариков.

Я понимал, что вожусь со стариками зря, они не смогут передать опыт общения со мной своим наследникам, но все-таки это общение стало для меня смыслом моей теперешней жизни. Я просто не мог быть один на этой чужой планете.

Незадолго до наступления зимы Гуту сожрала сороконожка. Я спал в это время, а когда проснулся, обнаружил рядом с собой беспокойно перебирающую лапами Беду и выеденные изнутри останки Гуты. Сам не понимаю, как я не проснулся, когда тварь подобрался к Гуте, но теперь уже было поздно сожалеть. Я пытался ее похоронить, но Беда дала мне понять, что останки Гуты надо отнести к воде, что я и сделал. Я оставил ее на мелководье, взял на руки Беду и ушел, не оглядываясь. Через несколько дней Беда покрылась слизью, и я понял, что до следующей осени опять останусь один. Но теперь я знал, что в конце лета снова пойду на берег и, возможно, осень будет не такой уж плохой.

Зима прошла, за ней весна и лето, и у меня появились новые компаньоны – Вайт, Блэк и Рэд. Я подумал, что справлюсь теперь с тремя стариками, а может, даже и с большим их количеством, но удалось найти только троих. Водоемов с мелководьями на этой планете множество и, скорее всего, жонглеры прилетают рожать или линять каждый на свое давно облюбованное место. Я уже был опытной нянькой и общение с моими подопечными было мне в радость. О том, что скоро я сам состарюсь окончательно и мне самому, возможно, понадобится чья-то помощь, я старался не думать.

Несколько раз я замечал, как над поляной, которую я попытался обустроить как богадельню – расчистил от растений, и хорошенько утоптал грунт, чтобы черви, скорпионы и сороконожки больше не могли подобраться к нам незаметно – зависал один из жонглеров, будто разглядывая происходящее, но, когда он улетал, я чувствовал облегчение. Лети себе по своим делам, думал я, не вмешивайся. Но однажды он вмешался.

Зависшая над поляной сфера разошлась, из нее выбрался на мох жонглер и осторожно подошел к нам.

Мои подопечные не отреагировали на него никак, а я напрягся, словно школьный учитель, в класс которого вдруг заявилась комиссия из министерства образования. Я сел на песок, поджав ноги, и стал ждать, какие действия предпримет незваный гость. Но он тоже уселся в трех шагах от нас и замер, сложив лапы на брюшке. Некоторое время ничего не происходило. Я ждал, и он ждал. Но, потеряв наконец терпение, гость пошевелился и начал постукивать когтепальцами левой лапы по правой, и тут до меня дошло – это Тота. То есть, ее детеныш. То есть, не детеныш, а именно она. Черт, я запутался. Словом, это была Тота.

Я обрадовался, вскочил и, подойдя к ней, постукал по ее спине знак «хорошо», забыв о том, что она-то меня не помнит. То есть помнит, но только до момента линьки, когда ее родительница осталась на берегу, а она улетела. Она не могла знать, что значат эти постукивания, поэтому отреагировала так же, как в свое время Беда – отшатнулась и клюнула меня хоботом. Правда, не пробила мне ладонь насквозь, хотя и могла. Скорее, это был предупреждающий жест, мол, не тронь, а то накажу. Опомнившись, я осторожно погладил ее по голове и отошел, усевшись рядом со своими старичками, которые недоуменно вертели головами, не понимая, почему я вдруг ушел.

Я успокоился и решил продолжить то, что называл уроком. В этот день я пытался договориться с моими подопечными, как обозначить понятия «жизнь» и «смерть». Это было так трудно, что я, сосредоточившись на общении с Блэком, Редом и Вайтом, забыл о том, что на уроке присутствует наблюдатель, и вспомнил об этом только тогда, когда Тота, подойдя ко мне сбоку, похлопала меня по коленке знаком «хорошо». Это было так неожиданно, что я чуть не отпрыгнул в сторону, но вовремя опомнился. Подумав, я ответил ей тем же. Она, еще раз выразив одобрение, улетела, но с тех пор ее появления на уроках я стал ждать с нетерпением. И каждый раз по-настоящему радовался, когда убеждался, что это именно она, а не кто-то другой. У меня появилась надежда договориться с дееспособными жонглерами, доказать им, что я не животное, а некто, обладающий разумом, и, чем черт не шутит, уговорить их вернуть меня на Землю.

6

Сегодня мне исполнилось семьдесят три года. Моя амилиновая спецовка продолжает показывать земное время, температуру моего тела, частоту пульса, уровень сахара в крови – он выше нормы, потому что у меня начался старческий диабет, много чего еще показывает. Я уже не обращаю на это внимания.

Я опять сижу на берегу озера и опять жду, когда прилетит Тота. Со дня на день она должна линять. Ее детеныши, как всегда, улетят в сферах по своим делам, а я, как всегда, останусь с ее оболочкой, как она называет свое старое тело, и продолжу учить и учиться. По сути, мои уроки не что иное, как чистой воды паллиатив… Я знаю, что одна из молодых Тот будет посещать эти уроки. А может, и обе по очереди, я не научился их различать. Я знаю, что их соплеменники считают общение со мной и своими старыми оболочками чем-то несерьезным – прихотью, капризом, даже легкой придурью, как некоторые на Земле относятся к энтузиастам обучения горилл языку жестов.

Мои занятия со стариками чем-то похожи на дельфинотерапию. Ее эффективность на Земле никем не доказана, но, поскольку возня с животным приносит радость детям-инвалидам, то пусть будет, как говориться, чем бы дитя не тешилось. О том, хотят ли сами дельфины заниматься и как они себя чувствуют в изоляции, разумеется, никто из не спрашивает, да и как их спросишь? Они сообразительные, некоторые очень дружелюбные, но всего лишь животные. Есть те, кто против дельфинотерапии, есть те, кто за, потому что это доставляет радость детям, и не важно, какой ценой, большинству это безразлично.

Так получилось и здесь, только в качестве дельфина оказался я, а вместо детей – отжившие свое, обреченные на мучительную смерть старики. Молодым соплеменникам Тоты просто не до них и, тем более, не до меня, хотя они и согласились понаблюдать за мной, просто из любопытства. Мало ли, вдруг люди являются перспективным видом и когда-нибудь станут разумными,