точно таким, каким я видел его в записи: полутораметровая сфера, состоящая из множества желто-оранжевых шариков плазмы, но скорее это были не шарики, а торы: в центре каждого было что-то вроде маленькой дырочки, как в пончике. Шарики хаотично двигались во все стороны, будто плавали в кипящей воде, но передвигались вверх-вниз-вправо-влево-вперед-назад всего на пару сантиметров, не больше, и сферический общий строй не нарушали.

Несколько секунд я провел в ступоре, уставившись на жонглера и обливаясь потом. Он тоже не двигался. Еще через пару секунд несколько шариков оторвались от сферы, медленно подлетели к скафу, повисели у люка, потом вернулись в строй большой сферы.

Это конец, подумал я. Ужаса я не чувствовал, злобы на гостя тоже не было, была тоска и недоумение: откуда он взялся? Спустя еще несколько секунд, глядя на пылающий в кромешной тьме оранжевый шар, во мне вспыхнула надежда: а может, обойдется как-нибудь? Может, жонглер просто исчезнет, ничего больше не повредив и не тронув меня? Зачем я ему, в самом деле. Главное, не делать резких движений, замереть, может, и пронесет. Он же просто явление природы, думал я, беспомощно глядя на подрагивающую оранжевую сферу.

– Не надо… – сказал я тихонько, – Фу, нельзя!

Сфера остановилась на несколько мгновений и вдруг рванула к стене скафа и прошла сквозь нее, как горячая ложка проходит сквозь сливочное масло. Тут же грохнуло, и меня вынесло наружу воздухом, вырвавшимся из скафа. Я стал первым человеком, вышедшим в открытый космос в тоненькой амилиновой спецовке, заменяющей нижнее белье – штанах с носками, похожих на детские ползунки, и в рубашке с капюшоном и перчатками.

В момент, когда меня вынесло за борт, я инстинктивно задержал дыхание. Глаза тут же налились слезами, кожу лица обожгло и натянуло. Я стиснул губы, но вакуум проник в нос, и я почувствовал, что у него вкус барбекю. Никогда раньше не предполагал, что нос как-то связан со вкусом. Будь я обычным человеком, мне бы оставалось жить три минуты максимум, потом я неизбежно сделал бы вдох, и на этом все и закончилось. Но я умею задерживать дыхание почти на пятнадцать минут, потому что я родом из морских цыган – баджао, и занимался в молодости дип-дайвингом. Разумеется, давно прошло время, когда мы жили в лодках лепа-лепа и занимались морским промыслом, но обычай прокалывать барабанные перепонки и учиться нырять без акваланга на большие глубины у нас остался. В школе меня называли лягушкой, я и правда чем-то похож на это земноводное – темнокожий, невысокого роста, с узкими плечами, широким носом и большим ртом, я никогда не нравился девочкам, но мальчишки не особо задирали меня, потому что мое умение нырять на сорок метров глубины и находиться под водой больше десяти минут вызывало у них уважительную зависть. Сейчас мои способности только оттянут агонию, подумал я. Сквозь слезы я видел удаляющийся борт и плывущего рядом со мной жонглера. Я повернул к нему лицо и про себя крикнул: «Зачем ты это сделал, зачем убиваешь?». Отчаяние душило меня, но злости и ненависти к жонглеру не было. Ненавидеть можно только разумное, желающее тебе зла беспричинно. Сейчас закипит азот в моей крови и все кончится, подумал я.

Через мгновение жонглер оказался рядом со мной, раздулся, вдвое увеличившись в объеме, строй шариков раздвинулся во все стороны и меня втянуло внутрь сферы. Там оказалась какая-то прозрачная то ли слизь, то ли смола, кожу обдало прохладой и теплом одновременно, странное было ощущение, не знаю, как его описать. Я вытаращил глаза, увидев посреди оранжево светящегося шара ту самую картошку, которую поймал сетью и притащил к своему борту. Только теперь она выглядела совсем по-другому: это было какое-то животное. У него было пять пар лап с тонкими пальцами или когтями, я не разглядел, шкура его расправилась, и он смотрел на меня. Верхнюю его часть с трудом можно было назвать головой, она мало отличалась от нижней, но в верхней части его было какое-то отверстие со множеством щетинок. Глаз и носа не было, но я знал, что оно меня видит.

Сколько это продолжалось, не могу сказать, но я почувствовал, что кислород у меня закончился и сейчас я вдохну эту прозрачную смолу и захлебнусь. Когда перед глазами поплыли бордовые пятна, я дернулся, подумал про себя с отчаянием «не хочу!». И тут оно, десятилапое, рывком приблизилось, и, едва не выбив мне зубы, протолкнуло мне в горло жесткий хобот, выскочивший у него из щетинистого отверстия. Я забился, как муха в паутине, кроме отчаяния на меня навалился ужас, и тут же схлынул – я дышал. Вернее, дышал за меня он, пассажир жонглера. Я перестал дрыгаться, замер и слегка опьянел от чистого кислорода, который вдувался в меня из хобота. Глотка болела, голова кружилась, и я уже было совсем отчаялся, когда, почувствовав и поняв мое состояние, животина добавила к кислороду азот.

Никто не поверит, но так получилось, что я висел в открытом космосе внутри оранжевого шара, в каком-то киселе, словно эмбрион в теле матери, обнимал мягкого, как шиншилла, безглазого пришельца и – жил.

2

Теорий насчет появления и исчезновения жонглеров было множество, но умники так и не пришли к единому мнению – разумны жонглеры или нет. Кто-то утверждал, что сферические сборища шариков плазмы являются сверхразумом, кто-то доказывал, что это не то, что неразумное, а вообще нематериальное нечто. В любом случае, договориться с ними, войти в контакт или хотя бы как-то противостоять нашествию жонглеров, человечеству не удалось. История эта вроде бы канула в Лету, но, как оказалось, мы рано успокоились. Хотя, вероятнее всего, мой жонглер, сначала едва не убивший меня, а потом спасший мне жизнь, был последним в Солнечной системе, а может, и в нашей галактике. Сейчас я думаю, что это я спас его после какой-то катастрофы, из-за которой он потерял свою огненную сферу и впал в анабиоз, как земные тихоходки. Я подобрал его, бог знает как долго дрейфующего в космосе, и отогрел плазмой, когда пытался приварить его к борту, как бачок с отходами. Он ожил, почувствовал рядом токамак, выгреб всю энергию плазмы из него и из токамака скафа, восстановил форму и решил отправиться восвояси. На меня он обратил не больше внимания, чем я с голодухи обратил бы внимания на мышь, бегающую по продуктовому складу. Возможно, попытайся я как-то защитить себя, проявив агрессию или просто впав в злобу и ярость, он и близко не подошел бы