Пошатываясь, я встала на колени. Где-то поблизости о землю ударился булыжник – теперь мы находились позади отряда полиции и потому рисковали получить по голове снарядами, выпущенными собратьями-митингующими.

Девушка, которая оказалась рядом со мной, тоже встала на ноги. Ее рубашка из марлевой ткани была разорвана, а лицо перемазано кровью. Только позже я узнала, что, когда началась газовая атака, у нее уже шла кровь из пореза на скуле; сейчас же кровь перемешалась на ее щеках со слезами. Она схватила булыжник и запустила его в удалявшихся полицейских.

А потом вдруг протянула мне руку: «Пойдем. Я знаю, как выбраться из этого ада».

* * *

Ее звали Катя, она жила в сквоте со своим парнем-американцем с дурацким прозвищем Снупи. Она привела меня туда, чтобы я могла помыться; постепенно стали стягиваться и остальные обитатели. Какое-то время, из-за действия газа, было не до общения. Катя раскурила косяк и поставила диск Джона Митчела. На кухонном столе стоял ящик с заготовками для бензиновых бомб, над матрацем, служившем одновременно постелью и диваном, красовался вьетнамский флаг. Как-то незаметно началась вечеринка: все присутствующие вернулись с одной и той же демонстрации, всех объединяло возмущение против властей. Музыка зазвучала громче, девушки одна за другой снимали майки и танцевали с голой грудью, два-три парня, накурившись травы, лежали в нирване.

К концу вечера я сцепилась с одним парнем, который пытался уболтать меня переспать с ним. Чем дольше я твердила, что не хочу, тем настойчивее он спорил, приговаривая, значит, ты не крутая. Я отвечала, что мне все равно, и тогда он прямо взбесился. Даже не знаю, на что он рассчитывал – что я вдруг скажу: «А знаешь, пожалуй, ты меня убедил: взять и трахнуться с тобой – это будет невероятно круто, так чего тянуть». Мне уже порядком надоело препираться с ним, и тут как раз подошла Катя и жестко его отбрила: «Кто не крут, так это ты, червяк. Исчезни!».

Парень побрел прочь, ругаясь себе под нос.

– Спасибо! – воскликнула я.

– Да ерунда. Слушай, мы со Снупи скоро идем баиньки. Если хочешь, можешь спать в нашей комнате. – Кивнув в сторону бородатого чувака с девушкой, курящих косяк и выпускающих дым колечками, она добавила: – Полагаю, это не в твоем вкусе.

– Спасибо, – сказала я с облегчением. – Лучше пойду в вашу комнату.

Она улыбнулась.

– Тогда мы с тобой спим на матраце. А Снупи устроится на полу.

Может, так оно и вышло поначалу, но долго он на полу не выдержал. Посреди ночи я проснулась от ощущения какого-то движения под боком. Это Катя со Снупи занимались любовью. Я не подглядывала, но почувствовала, как ее тело напряглось и тут же обмякло, когда она кончала. Когда же достиг оргазма Снупи, его мощные толчки придвинули Катю вплотную ко мне, и мне пришлось отползти на самый край нашего ложа. Потом любовники сразу уснули. Мне для этого потребовалась больше времени.

* * *

Впрочем, мы подружились – точнее, как тогда было модно выражаться, закорешились. Катя и Снупи были членами ГПД, Группы Партизанского Движения, полулегальной организации, основанной Фельтринелли, только удвоившей свою активность после гибели вожака. Нашей главной целью был местный завод «Фиат» и электростанция, расположенная в пригороде Милана, но в принципе любой протест или сидячая забастовка грозили перейти в активные действия. Мы не видели разницы между правительством и промышленниками, государством и церковью, полицией и армией, и, по правде сказать, в то время ее почти не было. Линия фронта делила общество надвое: имело значение, как ты одет, какую слушаешь музыку, с кем трахаешься, чем колешься, и все это было такой же часть политики, как и твое решение на выборах или организация, членом которой ты был.

Над постелью Кати и Снупи была крупно выведена цитата одного американского поэта: “Наша программа – культурная революция при помощи тотальной атаки на культуру. […] Наши газеты, книги, плакаты, наша одежда, […] путь, который прокладывают наши растущие волосы, то, как мы курим, колемся, трахаемся, едим и спим, – все это вместе – единое послание, и смысл его – свобода”[4]. Так что в каком-то смысле тот приставала на вечеринке был прав: отказавшись от секса с ним, я совершила своего рода политический демарш. Признаться честно, с моих новых политических позиций одной из черт Луки, которая мне особенно импонировала, была его принадлежность к рабочему классу. Я решила отдать свою невинность настоящему пролетарию, что давало мне крупный козырь.

* * *

Сказать, что Лука удивился, когда его жадные прикосновения не встретили никакого сопротивления, – ничего не сказать. Поначалу он уверился, что, видно, я переспала с половиной университета. Как большинство итальянских парней, он был подвержен вспышкам ревности, которые, к счастью быстро проходили. Но я, хотя и приняла твердое решение, не сказала ему прямо, что стану его любовницей. Потому что знала: стоит мне объявить об этом, он будет требовать, чтобы это случилось здесь и сейчас, я же хотела как можно медленнее подойти к этому моменту – насколько это возможно для юных влюбленных.

Но перед нами встала новая задача. Одно дело – хорониться в тихих улочках и целоваться до упаду; о том, чтобы отважиться на нечто большее в Монфорте, где нас в любой момент могли застукать, не было и речи. Клочки густого, вечно сумрачного леса, рассеянные по холмам, не были заманчивым укрытием, кроме того, там росли трюфели, которые местные собирали по осени, и любовной парочке никто бы не умилися. Да и в любом случае, я не хотела, чтобы мой «первый раз» случился в неудобном, мокром месте; подмоченная репутация была мне ни к чему. С другой стороны, я пока не представляла себе иной вариант.

А пока нам оставался магазинчик. Конечно, кто угодно мог увидеть нас через витрину, но вскоре мы обнаружили, что, стоит задернуть полог, и примерочная кабинка превращается в укромное гнездышко. Лука взял за обыкновение приходить ко мне пару раз в день. Сначала он заглядывал с улицы, чтобы убедиться, что покупателей нет. Тогда он поднимал большие пальцы вверх, вопросительно глядя на меня, и я давала ему знать, на месте ли Франческа и не скрывается ли в кабинке очередная клиентка. Иногда я притворялась по уши загруженной работой, а он, со своей стороны, – что просто забежал на минутку по дороге к друзьям, но в результате мы заваливались в кабинку, задергивали полог и начинали бешено целоваться. Хотя поцелуями дело уже не ограничивалось.

Сказать по правде, наши ласки все чаще перерастали в нечто более серьезное, особенно, когда Франческа и Стефано уезжали в Милан. Я сама не ожидала, что желание охватит меня с такой силой, и вообще, никто не предупреждал меня о том, что страсть, помноженная на любовь, – это гремучая смесь, толкающая людей на рискованные поступки, невозможные при других обстоятельствах. Как и о том, что есть вещи, которые начать легко и просто, а вот попробуй положи им конец.