— Слушай, — сказал Алексей-Громозека, — ты только не обижайся…

— Мне-то чего обижаться? — удивился Шахов. — Это ж не в меня за здорово живешь стволом тыкали…

— Да я не об этом, — отмахнулся сосед. — Я спросить хотел: ты, часом, не мент?

«Не совсем», — хотел ответить Михаил, но привычно прикусил язык, ограничившись тем, что отрицательно покачал головой.

— А то я гляжу, ствол у тебя под мышкой…

— Не мент и не бандит, — успокоил его Шахов. — И ствол у меня газовый. А что?

Они прошли на кухню, где осталась пепельница. Здесь Михаил первым делом переложил со стола на подоконник желтый конверт, постаравшись сделать это как можно непринужденнее. Начатая бутылка водки в холодильнике осталась нетронутой ворами; Шахов отыскал рюмки, наполнил их и подвинул одну Громозеке.

— Я, вообще-то, не употребляю, — неуверенно сообщил тот. — Хотя ради такого случая — за знакомство и вообще…

— Угу, — поднимая свою рюмку, промычал Шахов сквозь зубы, в которых был зажат окурок. — И вообще. Надо помянуть мое личное имущество. Светлая ему память!

— Аминь, — сказал Громозека и выпил залпом. — Я почему тебя насчет работы-то спросил… Ты им звонить будешь?

— Ментам? Да надо, наверное. Вроде, порядок такой: обокрали тебя — вызывай милицию. Хотя толку от этого, по-моему, не будет.

— И мне так кажется, — кивнул Громозека, ввинчивая в донышко пепельницы окурок. — Позвонить, конечно, надо, но на твоем месте я бы на них не рассчитывал.

— Ты-то что против них имеешь? — спросил Михаил, снова наполняя рюмки. — Сам же говоришь, они вашу оргтехнику нашли, когда клуб обворовали…

— Держи карман шире — они! — пренебрежительно махнул широкой, как лопата, ладонью Громозека. — Они дорогу в сортир не найдут, когда по большому приспичит, а ты — оргтехника… Я потому и спросил, не мент ли ты часом, что могу наводку дать на… как бы это сказать… в общем, на одну конкурирующую организацию.

— Мне с братвой связываться должность не позволяет, — сказал Шахов. — Пронюхают — в два счета с работы вылечу. Так что извини, оставь свою наводку при себе.

— Да при чем тут братва? — Громозека расстегнул свою теплую спортивную куртку, выставив напоказ широченную, выпуклую, как наковальня, грудь, туго обтянутую вязаным свитером. — Частное сыскное агентство, понял? Так четко ребята работают, что я, не поверишь, залюбовался. В два счета этого гада вычислили. Свой же навел, менеджер. Менты, заметь, его тоже крутили, да ничего не выкрутили, а эти — раз-два, и готово. Приперли к стенке, как миленького, все вещи вернули и ментам его передали со всей доказухой и с чистосердечным признанием. А те даже спасибо не сказали. Зачем, говорят, под ногами у органов путаетесь? Мешаете только…

— Угу, — повторил Шахов, салютуя ему рюмкой.

Он и сам относился ко всякого рода частным детективам с предубеждением: все они представлялись ему специалистами по слежке за людьми, всегда готовыми за деньги рыться в чужом грязном белье. Но сейчас в словах соседа чудился кое-какой резон. Звонок в милицию означал попадание его имени в сводку происшествий по городу; это вряд ли могло понравиться его начальству, не говоря о тех людях, которые уже не первую неделю с неизвестной целью давили на него со всех сторон.

Он почувствовал, что начинает путаться в своих рассуждениях, и разозлился: такая нерешительность была ему несвойственна. Но, с другой стороны, раньше в острых ситуациях он действовал по приказу, согласно инструкции и, если уж говорить высоким стилем, по велению долга. А сейчас он остался один на один с неизвестным противником, не зная, с какой стороны ждать следующего удара. Тут поневоле растеряешься…

Громозека уже копался в бумажнике, перебирая хранившиеся в боковом отделении визитки. Достав одну, он протянул ее Михаилу со словами:

— Вот, позвони им. Они помогут. В любом случае, хуже не будет.

— Да уж, хуже некуда, — вздохнул Шахов, разглядывая картонный прямоугольник визитки. — Хм, знакомая фамилия, да и имя тоже… Был у меня такой приятель. Правда, давненько.

— Так это ж еще лучше! — обрадовался Громозека. — Глядишь, по старой дружбе цену скостит, а то их услуги, знаешь, кусаются…

— Это вряд ли, — снова вздохнул Михаил. — Тот парень давно умер. Погиб.

— Жалко, — сказал Громозека. — Ну, земля ему пухом.

Они выпили, и Алексей засобирался домой, говоря, что жена, наверное, уже начала волноваться и наверняка устроит ему головомойку за то, что, заглянув на минутку к соседу, он застрял на добрых полчаса, да еще и ухитрился заложить за воротник. Напоследок он вызвался быть свидетелем, когда приедет милиция. Михаил спросил, какие, собственно, показания он намерен дать, и Громозека, не найдя ответа, промямлил только: «Ну, так, вообще…» Похоже, «вообще» было его любимым словом, вставляемым чуть ли не в каждую фразу.

Проводив соседа, Михаил выкурил сигарету, задумчиво вертя в руках оставленную им визитку. За окном окончательно стемнело; ночь была вдоль и поперек прошита рядами освещенных окон и цепочками уличных фонарей. Автомобильные фары кромсали ее на куски, но темнота снова смыкалась, лениво проглатывая красные точки габаритных огней. Лежащие на полу, припорошенные мукой стенные часы продолжали размеренно тикать, отсчитывая секунды. Стрелки показывали начало девятого. «Попытка не пытка», — подумал Михаил. По московским меркам восемь вечера — время не позднее. Правда, в офисах в это время, как правило, уже никого нет, но что он потеряет, если попробует это проверить?

Желтый конверт не влезал ни в один карман, и Михаилу пришлось, расстегнув рубашку, сунуть его за пазуху. Он неприятно кололся уголками, все время напоминая о себе. Застегнувшись на все пуговицы, Михаил нахлобучил шапку и вышел из квартиры, даже не взглянув на оставшийся лежать на подоконнике радиотелефон.

Выключив компьютер, Сергей Дорогин встал из-за стола и с наслаждением потянулся всем телом — так, что хрустнули суставы, а по затекшим от долгого бездействия мышцам прошла приятная судорога. В пустом офисе стояла ватная тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, сквозь матерчатые планки вертикальных жалюзи в кабинет заглядывала незаметно сгустившаяся темнота. Заключенный в матовый колпак фонарь на противоположной стороне улицы сиял во мраке, как полная луна, и сыплющийся с невидимого неба мелкий сухой снег создавал вокруг него туманный мельтешащий ореол.

Дорогин покосился на молчащие телефоны и, не устояв перед искушением, скорчил им рожу. Уборщица уже ушла, о ее недавнем присутствии напоминали только влажные разводы на девственно чистом полу да непривычный порядок, какого никогда не увидишь в офисе в разгар рабочего дня.

Часы показывали четверть девятого. Можно было надеяться, что дорожные пробки в центре уже рассосались, а значит, ничто не мешало Дорогину обесточить помещение, запереть дверь и, включив охранную сигнализацию, отправиться к родным пенатам. Впрочем, с таким же успехом к пенатам можно было и не отправляться, поскольку там его сегодня никто не ждал: Тамара уехала на старый Новый год к какой-то пожилой родственнице, обитавшей в небольшом поволжском городишке. Этот визит, по поводу которого Сергей накануне отъезда произнес довольно пространную и эмоциональную речь, являлся чем-то вроде превентивного удара. Решение было принято после того, как упомянутая родственница второй раз за две недели позвонила Тамаре, жалуясь, что соскучилась. Сие означало, что над семейством Дорогиных сгущаются тучи, и Тамара, как верная жена, добровольно вызвалась закрыть эту амбразуру своим телом — в конце концов, родственница была ее, и все красноречие Дорогина, возражавшего против этой поездки, разбилось об один коротенький, заданный самым кротким и невинным тоном вопрос: «Ты что, хочешь, чтобы она приехала сюда?»