Оглядываясь на ту историю с высоты прожитых лет, он почти не сомневался, что Дорогина действительно подставили и убили. Он уже достаточно хорошо изучил мир, в котором жил, чтобы усвоить: если беда может случиться, она, как правило, случается, и из сотен предположений наиболее близким к истине чаще всего оказывается самое скверное. И что толку ворошить прошлое, если в настоящем тебя самого крепко схватили за глотку и вот-вот придушат, как слепого щенка?

Открывая дверцу своей «десятки», он бросил косой взгляд на белую «вольво», что стояла поодаль с выключенными фарами. Пока он говорил по телефону и курил в будке, предаваясь воспоминаниям, ветровое стекло этой изрядно потрепанной гордости шведского автомобилестроения уже занесло тонким слоем снега. Номерной знак был густо залеплен серой слякотью, но регистрационный номер иномарки Михаила не интересовал: он и так видел, что это тот самый автомобиль, который стоял у подъезда, когда он вышел из дома, чтобы отправиться на поиски таксофона. Длинная антенна радиотелефона, небольшая вмятина на крыле, пузыри отставшей тонирующей пленки на стекле заднего бокового окошка — все эти мигом ухваченные наметанным глазом мелкие приметы на сто процентов исключали возможность ошибки. Машина, вне всякого сомнения, была именно та. Шахову пришлось изрядно поколесить по району, прежде чем он отыскал исправный таксофон. Случайно повторить этот кружной путь, снова оказавшись с ним в одной точке пространства, белая «вольво» просто не могла.

Запуская двигатель, Михаил бросил взгляд в зеркало заднего вида. Фары «вольво» по-прежнему не горели, зато «дворники» вдруг ожили, плавным взмахом сметя снег с ветрового стекла. Шахов стиснул зубы от бессильной ярости: эти подонки даже не скрывались — видимо, не считали это нужным.

Он плавно выжал сцепление и тронул машину с места. Сомнения в целесообразности встречи с частным сыщиком крепли с каждой секундой. Чем мог помочь специалист по слежке за неверными женами в этой сложной, запутанной и крайне опасной ситуации? Лежащий за пазухой конверт снова напомнил о себе, твердым уголком уколов кожу. Ощущение было, как при игре в шахматы, когда видишь, что тебя уже загнали в угол и буквально на следующем ходу поставят мат. Но сейчас, пока противник обдумывал последний ход, у Михаила была небольшая передышка, во время которой он мог располагать собой по собственному усмотрению: выпить чаю или водки, поглазеть за неимением телевизора в окно, навести порядок в разгромленной квартире, вызвать милицию для составления бесполезного протокола или поговорить с частным детективом, который носил имя и фамилию давно умершего человека. Шахов не знал, будет ли польза от этого разговора, но и вреда для себя не предвидел: ситуация была настолько скверная, что никакое постороннее вмешательство уже не могло ее ухудшить. Скоро ему предъявят ультиматум — конверт за пазухой говорил об этом прямо и недвусмысленно, — но, пока шантажисты не выдвинули никаких требований, Михаил мог делать все, что заблагорассудится.

Он мрачно усмехнулся, сворачивая за угол. Шантажисты допустили ошибку, подарив ему этот вечер. Видимо, они предполагали, что он будет парализован свалившимся неведомо откуда ужасом и станет, сидя в разоренной квартире, покорно ждать своей участи. Отчасти они были правы; Михаилу оставалось только гадать, что бы он сейчас делал, если бы к нему не заглянул Громозека. Возможно, сделанный им по совету соседа ход был не самым разумным, зато для противника он наверняка явился полной неожиданностью. Пожалуй, это был единственный путь к спасению; действуя в полном соответствии с логикой, здравым смыслом и должностными инструкциями, становишься предсказуемым, а следовательно, уязвимым: каждый твой шаг легко просчитать заранее и, просчитав, расставить на твоем пути ловушки, в одну из которых ты непременно угодишь.

Он снова посмотрел в зеркало. Позади, метрах в пятидесяти, сквозь пелену летящего снега мрачно поблескивали чьи-то фары. Уличный фонарь осветил длинный капот и угловатый кузов белого универсала — «вольво» продолжала следовать за ним по пятам, по-прежнему не особенно скрываясь, словно говоря: не дури, парень, ты прочно сидишь на крючке, так к чему эти судороги и шлепки хвостом по воде?

— Я тебе шлепну, — мрачно пообещал Михаил, плавно увеличивая скорость. — Я тебя шлепну, урод.

Он свернул направо, затем налево, потом снова направо. За окном проплыли и растаяли во мраке, превратившись в россыпь ярких огоньков, четыре стоящие в ряд шестнадцатиэтажных башни. Дорога пошла петлять, повторяя выступы и впадины бесконечно длинного бетонного забора, которым была обнесена территория какого-то завода. «Вольво» неотступно маячила позади, напоминая привязанную к собачьему хвосту консервную банку — сколько ни бегай, все равно не отстанет. Продолжая скалить зубы в невеселой, многообещающей улыбке, Шахов снова вывернул руль и съехал с асфальта на обледеневшую грунтовку, такую ухабистую, словно она расположилась в окрестностях таежного леспромхоза, а не в десяти минутах езды от Белорусского вокзала. Место было знакомое: когда-то его отец имел здесь гараж, в котором хранил свой ушастый «запорожец». Стихийно возникший на заре восьмидесятых кооператив давно расформировали, ржавые железные гаражи, которые даже с очень большой натяжкой не могли считаться украшением городского пейзажа, определили под снос, но руки до них у правительства Москвы почему-то до сих пор не дошли, и ряды старых жестянок продолжали уныло ржаветь на берегу крошечного ручейка, который брал начало где-то поблизости — уж не в городском ли водопроводе? Кое-кто продолжал по старой памяти загонять сюда на ночь машины, но охраны, как и электричества, здесь не было уже лет пять.

Михаил въехал на ничем не огороженную территорию прекратившего свое существование кооператива и сразу остановился — дальше дороги не было, все пространство между рядами гаражей представляло собой девственно чистую снежную целину, в которой его «десятка» обещала увязнуть по самое не балуй. Собственно, ехать дальше было незачем — место, где Шахов остановил машину, подходило для того, что он задумал, не хуже и не лучше любого другого глухого, безлюдного угла.

Он выбрался из салона и, вспарывая ногами снежную целину, побежал к ближайшей щели между гаражами. Снега здесь намело почти по колено, и за Шаховым оставалась глубокая борозда. Прежде чем втиснуться в узкое пространство между двумя шершавыми от ржавчины железными стенками, Михаил обернулся. Его машина сиротливо стояла на обочине с распахнутой дверцей, и ее задние габаритные огни бросали на снег кроваво-красные отсветы. Подсвеченный лампочками номерной знак был наполовину залеплен снегом, заднее стекло заметало прямо на глазах; словом, вид у машины был покинутый, особенно в сочетании с глубокой бороздой в снегу, что протянулась от распахнутой дверцы к тому месту, где стоял Михаил.

— Отлично, — пробормотал он. — Просто превосходно. Поглядим, как вам это понравится.

В щели между гаражами оказалось полным-полно заметенного снегом хлама — ломаных кирпичей, бутылок, гнилых досок и прочей дряни, которая имеет свойство скапливаться в подобных местах. Рискуя переломать себе ноги, Шахов перебрался через этот завал и уперся в сколоченную из досок и листового железа, перевитую поверху ржавой колючей проволокой загородку, когда-то сооруженную хозяевами соседствующих друг с другом гаражей — надо полагать, затем, чтобы другие соседи не использовали пространство между их владениями в качестве нужника. Помянув черта, Михаил ударил ногой; изъеденная ржавчиной жесть прорвалась, как мокрый картон, полетели трухлявые щепки, и загородка завалилась с гнилым треском, открыв его взору заснеженный, поросший голым кустарником склон, что полого спускался к ручью.