ты сама все придумала». Для такого комбо из гостинга и газлайтинга даже придумали новый термин: гостлайтинг.

«Когда люди гостлайтят, они или полностью обрывают общение, или резко сокращают число встреч, звонков и сообщений. Настолько, что смена динамики в отношениях становится очень заметной, – объясняет журналу Women’s Health психотерапевт и автор книги „Газлайтинг. Как вычислить манипуляторов и эмоциональных абьюзеров“ Стефани Саркис [49]. – А когда вы наконец поднимаете эту тему, надеясь все выяснить, стараются сбить вас с толку». Например, говорят: «Я не пропал» или «Ты сама не писала». Это сильно обескураживает и заставляет сомневаться в себе: что, если мне показалось и я зря наезжаю?

Почему люди так поступают? Откуда берется этот «вкрадчивый семейный террор» (как описывал происходящее в «Газовом свете» кинокритик «Афиши» Денис Горелов в далеком 2007 году [50])? Где проходит грань между инфантилизмом, враньем и насилием?

Газлайтинг – это не просто мухлеж, утверждает соосновательница Йельского центра эмоционального интеллекта и автор книги «Эффект газового света» Робин Стерн, называя этот прием «фоллоу-апом лжи, который пробивает дыру в мировосприятии другого человека» [51]. Семейный психотерапевт Алена Голзицкая объясняет в статье для издания «РБК Стиль», что родиться газлайтером нельзя – но можно перенять эти манипулятивные практики у родителей [52]. «Некоторые родители любят говорить: „Ты придумываешь – не было такого“, „Я этого не говорил и не мог сказать“, „Тебе приснилось“, „Что ты ноешь – ничего ужасного не случилось“».

Моя приятельница вспоминает, что в ее семье неким видом нормы были постоянные наказания, непрошеные оценки, советы и подтрунивания. «Впоследствии я много раз обсуждала неприятные ситуации из детства с моими родственниками, особенно с матерью, и ни разу они не признались в том, что совершали или говорили. Мои чувства, воспоминания, обиды или просто события из жизни обесцениваются, моя личная оценка каких-то событий постоянно подвергается сомнению. А моя реакция на газлайтинг безусловно считывается как агрессия или „тебе показалось“». По ее признанию, она ловит себя на похожих поступках: часто задевает людей шутками, а потом защищается фразами «я же пошутила» и «ты не так понял». «Кажется, мне еще много времени понадобится для того, чтобы переделать себя и изменить тот паттерн поведения, который был знаком, хоть и непонятен, мне с детства».

Принято считать, что цель газлайтеров – подавить партнера, взять его под контроль. Но это совсем не значит, что все они в душе Макиавелли: по моим наблюдениям, большинству из них вообще-то не очень нравится роль злодея. Похоже, они чувствуют себя намного увереннее и даже самодовольнее, ощущая над кем-то власть, – но при этом очень боятся выглядеть плохо в глазах окружающих. Помню, как мой знакомый, явно серийный манипулятор, спросил у меня: «Но ведь я не мудак?» И он выглядел искренне обеспокоенным!

Клинический психолог Ирина Катин-Ярцева подтверждает мои догадки: «Значительная часть людей, которая прибегает к газлайтингу, трудно переносит чувство вины, свою неправоту. Их самооценка может быть очень хрупкой, им страшно думать о своем несовершенстве. При этом они могут искренне верить в свою искаженную реальность, которая годами выстраивалась вокруг болезненных участков опыта так, чтобы их не задеть». По словам Катин-Ярцевой, часто это люди с высокой тревожностью: их картина мира должна соответствовать строгим требованиям, чтобы тревога не сводила их с ума. Психолог уточняет, что лишь небольшая часть газлайтеров – их и называют социопатами – делает это специально и сознательно, «как охотник загоняет жертву в ловушку, наслаждаясь ее страхом и отчаянием».

Впрочем, есть мнение, что проблемой газлайтинга должны заниматься не только психологи, но и социологи, так как корни этого явления – в социальном и гендерном неравенстве и крепкой традиции виктимблейминга [53]. Более того, не стоит забывать, что в последние годы граница между вымыслом и реальностью все больше размывается: в эпоху fake news газлайтинг может доходить до поистине планетарных масштабов. В конце концов, если у власти в самой влиятельной стране мира был президент, не стеснявшийся манипулировать фактами на глазах у телезрителей и всего твиттера, о чем можно вообще говорить? «Когда я смотрю на Трампа, я периодически чувствую себя Ингрид Бергман», – писала в 2016 году колумнистка The New York Times Сьюзан Доминус [54]. Русскоязычные медиа напоминают, что бывший президент США не уникален и в России федеральные каналы тоже могут выдавать очень многие псевдофакты за действительность [55].

Огромный поток информации, противоречивые сообщения в прессе и соцсетях, инфлюенсеры без должной экспертности – вычленять хоть какую-то правду становится все сложнее. Нежданных проблем добавляет и популяризация психотерапевтического дискурса. Чем более «проработанным» становится общество, тем прочнее в наш вокабуляр входят готовые фразы, своего рода шорткаты, словно позаимствованные из корпоративного этикета. Я-сообщения в духе «Я замечаю твои чувства», «У меня нет ресурса об этом говорить» и «Мои границы сейчас были нарушены» призваны упростить коммуникацию и избавить нас от проблем – но, вынесенные из кабинета психотерапевта во «внешний мир» и используемые по поводу и без, начинают мало чем отличаться от пресловутых «Мы вас услышали», «Мы к вам вернемся», «Ваше мнение очень важно для нас».

Подобная полемика делает газлайтинг все более латентным, а столкнувшихся с ним способна повергнуть в еще большее замешательство: ведь у газлайтера тоже есть чувства и личные границы, и в их восприятии и переживании он, скорее всего, искренен. И если человек о них заявляет, разве он не вправе рассчитывать на понимание?

С этой этической проблемой начинают сталкиваться и руководители коллективов – от hr-специалистов консалтинговых компаний до кураторов арт-проектов. Фидбек, как и любая другая профессиональная коммуникация, вынужден становиться все более «экологичным», что безусловно важный шаг для сфер, где принято работать в режиме подвига (а где-то до сих пор и вовсе кричат на людей). В то же время образуются серые зоны. С одной стороны, у сотрудников появилась возможность сказать о своих сложностях и эмоциональных или психологических проблемах работодателю – и быть понятыми. С другой, называя сорванные дедлайны и плохо выполненные задачи своими именами, можно услышать в ответ «Вы обесцениваете проделанную мной работу». В моей практике были случаи, когда журналисты-фрилансеры пропадали или без предупреждения срывали сроки, а затем объясняли это усталостью от темы или отсутствием ресурса. Действительно, проблема нередкая – и далеко не всегда удается понять, правда ли это (и сотруднику нужно дать отсрочку, поддержку или отпуск) или тобой ловко манипулируют.

В этом шатком пространстве эмоционального, для которого нет универсальной шкалы мер, кажется, что последней точкой опоры остаются сухие факты: письменные договоренности, голосовые сообщения, посты в соцсетях. В мире постправды каждый – сам себе фактчекер. Парадокс в том, что, как говорил еще в середине прошлого века британский министр здравоохранения