– Сьюзен… Сьюзен?

Он протянул ко мне руку, делая жесты в сторону кафедры. Я начала рыться в сумке в поисках распечатки стихотворения Томаса Гарди «Если весна настанет снова». Отыскав листок, я кое-как поднялась и одолела две ступеньки к кафедре, откуда мне предстояло читать. Пошатываясь, я проклинала себя за туфли на каблуках: твердая плоская подошва обеспечила бы недостающую устойчивость. Положив листок на кафедру, я оглядела ожидающую аудиторию. Все внимание было приковано ко мне, если не считать близнецов, катавшихся на полу у ног Кристины, и двоих детей постарше, игравших в компьютерные игры на ручных консолях. Я с трудом различала отдельные лица – зал будто расплывался. Я начала читать:

– Если весна настанет снова, снова настанет…

– Йес! – вякнул один из игроков во время цезуры. Я в замешательстве вскинула глаза, отметив, что аудитория превратилась в одно цветное пятно, и снова обратилась к стиху. Слова отчего-то плавали на бумаге.

– Я уйду, куда ходил… Простите, я пойду туда, куда ходил… Извините… Я пойду, куда ходил, когда…

Перед глазами все рассыпалось в цветные точки и зарябило: я видела лишь крошечные пиксели света и мрака, пульсирующие вокруг. В ушах возник тоненький писк. Меня накрыло волной усталости, бороться с которой не осталось ни сил, ни воли. Сон вдруг показался самой приятной и манящей вещью на свете. Глаза закрылись сами собой, и я перестала противиться.

Постепенно до меня долетел голос тетки Сильвии, кудахтавшей будто издалека. Я смутно удивилась, что это она делает у меня в квартире посреди ночи.

– Она белая, как мертвец! Нужно обеспечить приток крови к мозгу – сунем ей голову между коленей! Несите ее к краю помоста и усадите. Я уже такое видела, это от горя. Бедняжку сморило. С такими, как она, это запросто. Вы берите ее под спину, а вы за ноги. Да-да, сажайте ее на край!

Я почувствовала чьи-то руки под мышками и на щиколотках и поняла, что меня поднимают и куда-то несут, попутно задевая обо все твердые выступы. Хотя я немного сознавала происходящее, говорить или двигаться я не могла. Меня переместили в сидячее положение, раздвинули колени и сунули голову вниз. У меня в голове мелькнуло: «Господи, надеюсь, никто не видит моего нижнего белья!» На плечи мне легла чья-то рука, и снова я услышала белиберду тетки Сильвии:

– Все хорошо, Сьюзен! У тебя помрачение сознания, такое с каждым бывает. Не торопись, дыши глубоко. Венди пошла принести тебе стакан воды. Не волнуйся, через минуту снова станешь нормальной. Никакой спешки нет.

Я уже почти пришла в себя, но открывать глаза не хотела. У меня не было желания возмущаться теткиным толкованием случившегося или тем, что со мной вытворяют. Я немного выпрямилась и сдвинула ноги.

– Смотрите, она очнулась! Сьюзен, дорогая, ты меня слышишь? – и тетка Сильвия закричала мне в ухо: – Это твоя тетушка! Мы в крематории! Сейчас хоронят твою маму, и ты только что упала в обморок на глазах у всех! Ты меня слышишь?

Собравшись со всем оставшимся у меня достоинством, я разлепила глаза и произнесла:

– Со мной уже все в порядке. Наверное, мне лучше вернуться в зал. Пожалуйста, продолжайте церемонию.

Я подняла голову и увидела Эдварда, сидевшего в первом ряду скрестивши руки на груди, с иронической гримасой на лице. Он приподнял брови, расплел руки и беззвучно поаплодировал. Откуда-то появилось складное кресло, куда меня усадили Роб и тетка Сильвия. Мне вручили стакан воды, несколько раз спросили, не нужно ли мне чего еще, и церемония продолжилась. Эдвард предложил дочитать за меня стих Гарди (не сомневаюсь, он с удовольствием занял бы мое место, воспользовавшись моим мимолетным недомоганием). Прозвучали молитвы, еще один гимн, который я выслушала сидя, и шторки крематория закрылись за гробом моей матери под ее любимую «Что будет, то и будет» в исполнении Дорис Дэй. Едва стихла песня, как Эдвард наклонился ко мне:

– Ты это имела в виду, когда заявила – «делать из себя идиота»?

Тошнота и головокружение, мучившие меня с утра, отхлынули, оставив меня на мели вместе с моим унижением. Я испытала большое облегчение, когда смогла наконец захлопнуть за собой дверцу лимузина траурного кортежа, отгородившись от нескончаемых заботливых расспросов о моем самочувствии. Однако благословенное уединение было сразу нарушено: через несколько секунд ногти цвета лососины забарабанили по стеклу, дверь с размаху открыли, и тетка Сильвия бросилась на сиденье рядом со мной. Глухая к моим протестам, она настояла, что сопроводит меня на поминки. Любое существо, обладающее зачатками разума, догадалось бы, что человек, только что падавший в обморок на похоронах матери, должен побыть один и прийти в себя.

– О дорогая, я понимаю, ты стараешься держаться мужественно, но мне же нетрудно! Крисси обойдется без меня, поедет в «Мерседесе» со своими близнецами. Тебе я сейчас нужнее.

Странно, но Эдвард решил ехать в забрызганном грязью фургоне Роба, а не в комфортабельном лимузине со мной и теткой Сильвией. Она то и дело тянулась погладить меня по волосам или потрепать по колену, при этом ее аляповатые кольца и браслеты сверкали на солнце.

– Совершенно понятно, что ты умираешь со стыда за свое поведение. Я на твоем месте прям вот легла и померла бы. Но такое же с каждым может случиться! Никто о тебе плохо не думает, никто не решил, что у тебя нервный срыв или генетическая хворь какая…

– Не сомневаюсь. С какой стати кому-то такое вообразить?!

– Ну с вашей-то семейной историей… Со стороны отца, я имею в виду. Нет, никто ничего не думает, не волнуйся.

Мои родители очень разного происхождения. Если отец родился в солидной столичной семье юристов и экономистов, то мать приехала в Бирмингем из глубинки и вышла из среды батраков и фабричных рабочих, тяжким трудом зарабатывавших свой хлеб. Папа преподавал в университете (правда, в не самом престижном) и пользовался заслуженным уважением до того, как окончательно опустился. В университете родители и познакомились. Мать, машинистка в канцелярии, что называется, положила глаз на отца задолго до того, как они впервые заговорили друг с другом. Папа всегда одевался стильно и даже щегольски: отлично скроенный твидовый пиджак, галстук-бабочка, замшевые туфли. Матери тогда было под тридцать, и ее семья уже свыклась с мыслью, что Патриция останется старой девой. Когда мой отец подсел к ее столу и спросил, не хочет ли она выпить с ним чаю, мама почувствовала себя героиней глупых любовных романов, которыми зачитывалась до конца жизни. Спустя полгода чаепитий, эволюционировавших в походы по музеям, экскурсии в сельские усадьбы и задушевные беседы в университетском обществе любителей классической музыки, отцовское предложение о браке было с готовностью принято. Однако кондитерские, музеи и усадьбы оказались дымовой завесой: после картинно-красивого венчания, несмотря на все просьбы моей матери, совместные выходы свелись к пабам, закусочным и любым шалманам, где имелся бар.

В отличие от сестры, тетка Сильвия, на пятнадцать лет младше моей матери, всегда рвалась к роскошной жизни. Долгожданное восхождение начиналось с отдела галстуков в универмаге «Рэкемс»; тетка Сильвия просилась в отдел косметики, но ее не приняли (что меня удивляет, учитывая, как она всю жизнь штукатурилась). Несколько раз тетке удавалось обаять своими чарами богатеньких кавалеров, пока она примеряла им галстуки, но кавалеры неизменно исчезали, добившись чего хотели (это я вывела методом дедукции из разговоров с матерью). В конце концов тетка Сильвия оставила свои мечты и решилась попытать счастья со строителем, который ремонтировал отсыревший фундамент в доме деда и бабки. Состоялась скромная свадьба с походом в местный муниципалитет, и девять месяцев спустя на свет появились мои кузины Венди и Кристина. Строитель, дядя Фрэнк, несмотря на малообещающее начало, оказался именно таким мужем, о котором с детства мечтала тетка Сильвия: его главной целью в жизни было заработать как можно больше денег. От всевозможного ремонта жилья дядя Фрэнк перешел к покупке, реновации и перепродаже домов, а потом замахнулся и на строительство жилых комплексов. Они с теткой Сильвией переехали из скромного дома на две семьи, где им принадлежали три комнаты, в пригородный особняк, построенный в 60-х в непроезжем тупичке, а потом и в бунгало в стиле ранчо у проселочной дороги. Восходящая траектория карьеры дяди Фрэнка совпала по времени с неуклонным падением моего отца. Я иногда гадала, не стало ли это для тетки Сильвии источником тайного удовлетворения, несмотря на показную демонстрацию поддержки и сочувствия.