– Можно я нажму кнопку? – Ромка переступил с ноги на ногу, оставляя мокрые следы.

Женя выдохнула и вытерла рукавом лоб, капли пота перемешались с дождем.

– Приехали… – сказала сзади мама, – не успела вас у поезда перехватить.

– Ничего страшного, мы сами добрались, – сказала Женя.

Мама тяжело оперлась рукой о перила, у лунок ногтей пролегла лиловая тень.

– Ну что же ты не звонишь? – шутливо строгим голосом сказала она Роме.

Женя прижала рюкзачный горб к стене и подхватила Рому на руки.

Ромка торжествующе нажал на кнопку, воздух прострелил пронзительный звук.

Сын отдернул руку и виновато посмотрел на Женю.

– Испугался? Вот такой у нас нынче звонок. – Мама улыбнулась уголками губ.

Женя с тревогой отметила, какими темными, словно обведенными чернильным карандашом, были мамины губы.

– Что случилось со старым звонком? – Женя поползла рюкзаком по стене и поставила Рому на ноги.

Мама бросила взгляд на дверь.

– Отец стал хуже слышать. Только ты ему не говори.

Женя виновато потупилась, на душе завозились, заскребли когтями проклятые кошки. Ничего не скажешь, хороша… блудная дочь. Отец и раньше не отличался здоровьем, мама бодрится, но выглядит совсем больной.

За дверью послышались шаги, откинулась цепочка, провернулся замок.

Отец постарел, усох, как изъеденное червем яблоко. Пустота проглядывала в глазах, в новой манере поджимать бледные полоски губ.

– Здравствуйте, здравствуйте, – сказал отец. Его выцветшие глаза обшарили дверной проем и замерли на дверной ручке, ниже которой ерзала мокрая Ромкина голова.

– Проходите, раз приехали, – сказал отец и повернулся спиной.

Тяжеленный, как чувство вины, рюкзак придавил Женю к земле, непосильной ношей впился в плечи. Мишура, сказала Жене лиловая дама в Таврическом, все, что казалось таким простым и логичным в Питере, выглядело несуразным и стыдным в Твери.

– Ничего, ничего, – зашептала мама, – все образуется… со временем.

Теплые мамины руки огладили поникшую Ромкину голову, вцепились в лямку рюкзака.

– Ромке летом будет два, – сказала Женя, – я думала…

– Он познакомится с Ромой, – зашептала мама, – поймет…

Она отлепила Ромку от Жениной ноги, посадила на табурет. Нелюдимый обычно Ромка совсем не сопротивлялся, позволил посадить себя на табурет, расстегнуть ветровку.

– Я сама, – засмущалась Женя, сняла рюкзак, пристроила у стены. Несуразно огромный, он занял всю прихожую.

– Ну что ты, что ты, – сказала мама, – вы теперь дома.

На улице грянул гром, толстые капли забарабанили по стеклу. Женя зябко передернула плечами. Свитер впитал влагу, стал тяжелым и колючим и почему-то пах грибами.

– Успели до грозы, – сказала мама, снимая с Ромы мокрые сандалики.

Вымокшие носки снялись со смешным, хлюпающим звуком. Рома захихикал, зашевелил босыми пальцами ног. Мама расцвела нежной улыбкой, от которой у Жени перехватило горло, в сердце оттаяли крошечные ледяные иголки.

По шее пронесся зябкий сквозняк, Женя почувствовала присутствие Натальи раньше, чем услышала, как открылась дверь в комнату.

Темнели, словно Волга в грозу, Натальины глаза, между бровями пролегли незнакомые морщинки. Сестра не отрываясь смотрела на Рому. Наверное, так могла бы выглядеть… разбуженная крушением корабля русалка. Не светлая русалка Андерсена, а мстительная русалка Гоголя.

За Жениной спиной жалобно пискнул и бросился бабушке на шею Ромка.

Она охнула, потеряла равновесие, но в последний момент успела опереться об пол.

– Чуть… не упали, – с облегчением выдохнула мама.

– Ты меня поймала. – Ромка благодарно положил ей голову на плечо.

В конце коридора хлопнула, закрываясь за Натой, дверь.

Улыбка стекла с усталого маминого лица.

– Все будет хорошо, – неуверенно сказала она.

Наталья сгорбилась на кровати и прислушалась. Простые незатейливые звуки в коридоре беспощадно резали слух. Все, что казалось похороненным и забытым, вернулось опять. Она назвала сына… Роман. Имя звучало громкой насмешкой, звонкой пощечиной всему, что так долго жило в Натальиной душе. Дети Эдуардо оказались похожими и в то же время совершенно разными. В ребенке сестры сконцентрировалось все лучшее, что грезилось Наталье в его отце, все то, чего в нем не должно, не могло быть. Все живое и настоящее, все, о чем можно было мечтать и любить. Все остальное досталось Аськиному сыну. Маленький Сережа оказался бледным оттиском, слабой копией настоящего. Щемящее чувство внутри было острым и одновременно тупым, не разобрать, боль это или злость. Наталья вытерла сухие глаза и невидящими глазами уставилась в пол, окаменевшее лицо расколола горькая, болезненная усмешка.

Восемь квадратных метров кухни превратились в сектора конфликта. У окна размещался лагерь отца. Он ел не поднимая головы, пропихивая куски в сжатое горло. На руке, сжимавшей вилку, сердито белели костяшки.

Женя с Ромой расположились в противоположном углу у двери. Чтобы Рома доставал до стола, мама подложила на сиденье две толстые книги: старый институтский учебник по сопромату и книгу Чуковского «От двух до пяти».

Сама мама сновала в буферной зоне у плиты. Женя разрезала Ромкину тефтельку на кусочки и переложила на свою тарелку половину вермишели.

Мама покачала головой:

– Оставь, может, захочет.

Рома с аппетитом съел тефтельку, выдул стакан компота из сухофруктов и ткнул пальцем нетронутую вермишель.

– Надо кетчуп, – сказал он.

Отец подавился воздухом. Мама уронила на сковородку только что поджаренную тефтельку, которую собиралась подложить Роме, и бросилась наливать воду.

Отец залпом выпил воду, прочистил горло и вытер уголки рта бумажной салфеткой.

Мама взяла из его рук стакан с остатками воды и поставила в раковину.

– Надолго в наши края? – спросил отец, рассматривая стену чуть выше Роминой головы.

– Ты меня спрашиваешь? – покраснела Женя.

– Нет, ребенка, – с сарказмом сказал отец.

– Ребенка зовут Рома, – тихо ответила Женя, – мы недолго будем злоупотреблять вашим гостеприимством. Две недели максимум.

Мама опустила голову и начала автоматически протирать плиту.

– И что дальше? – Отец перевел взгляд на Женин подбородок.

– В каком смысле? – спросила Женя.

– Где кетчуп, в холодильнике? – спросил Рома.

Мама перестала вытирать плиту, повернулась к Роме и приложила палец к губам.