Ася подняла с подушки тяжелую голову. Длинный кошмарный сон оставил в душе тяжелое, щемящее чувство. Болело горло и между лопатками, язык во рту казался лишним.

– Хочешь чаю? – спросила Наталья. – Я заварила свежий.

Ася с трудом села на кровати. Во сне она была получеловеком-полукурицей. Она лежала на боку на больничной кровати, за спиной истекали кровью обрубки крыльев. Напротив кровати на стуле сидела доктор. Пронзительные синие глаза, белая полумаска на лице, из-под жестко накрахмаленного медицинского колпака выбивался светлый локон волос. Она выглядела так, как могла бы выглядеть Ася. Даже родинка на правом веке была на месте.

– Кто ты? – спросила Ася.

В глазах докторши заплескался ужас.

Ася подалась вперед и вытянула руку, чтобы сорвать безликую докторскую маску. Вместе с ней дернулись за спиной обрубки крыльев.

– Что это? – в ужасе закричала Ася.

– Лежи спокойно, – сказала доктор Асиным голосом.

Сон вспомнился так ясно, что Ася быстро осмотрела себя в зеркало. В каждой из трех створок трюмо отразилась жалкая фигура в ночнушке и с растрепанными волосами. Без крыльев.

– И на том спасибо, – пробурчала Ася.

– Ты что-то сказала? – спросила Наталья, балансируя чашками на двух блюдцах.

– Ты откуда чай взяла? – спросила Ася. – Из пачки или из жестянки?

– Из зеленой жестяной коробки, – Наталья поставила чай на столик на колесиках и придвинула его к кровати, – я что, первый раз чай завариваю? Пей, пока горячий, я за вареньем схожу.

Чай в чашке оказался крепким. Как и положено, Наталья положила две ложки сахара.

Ася отпила глоток и откинулась на подушку. Голова оставалась гулкой, в руках подрагивали жилы нервов, но дрожание внутри стало стихать.

Вернулась Наталья с тарелкой печенья и вазочкой варенья.

– Еще чаю?

Ася покачала головой.

Наталья придвинула стул и села напротив с постным выражением лица. Вдруг показалось, что они сидят на сцене и играют в плохом спектакле, такое ненатуральное было у подруги лицо. Пузырьки смеха защекотали Асину грудь, перелезли в горло и вырвались наружу слабыми переливами.

Наталья перестала изучать дно чашки и удивленно вскинула брови.

– Эдик прислал письмо. – Ася хрюкнула, придавила пальцами пятачок под левой ключицей, где неутомимый гейзер продолжал выбулькивать несносные пузырьки смеха.

Тень набежала на Натальино лицо, она вмиг постарела, лоб прорезали глубокие морщинки.

– Ты говорила, – гробовым тоном сказала она, усиливая ощущение сцены.

– И не только письмо. – Ася взяла с блюдца ложку и зачерпнула варенья. – Черника? Ой, как вкусно! Мама варила?

Асин собственный голос звучал подозрительно высоко.

– Рассказывай, не томи уже, – сказала Наталья.

Ася захихикала, встала на кровати и приняла позу мухинской колхозницы. Поза получилась корявая и неуместная.

– Вива, Куба, – неуверенно сказала Ася и пошатнулась.

Морщинки на Натальином лбу углубились.

Ася перестала изображать скульптуру и коротко взмахнула рукой с зажатой в ней ложкой.

– Эдька прислал билеты, – сказала она громким шепотом, – «Кубана Авиасьон»! Пересадка в Испании.

Наталья неровно поставила чашку на блюдце. Раздался тонкий, дребезжащий звук.

– Что с Сережкой? – спросила она.

– А что с ним? – удивилась Ася. – Вместе полетим. Воссоединение семьи, так сказать.

Ася махала ложкой и тяжело прыгала на кровати. Отраженный хрустальными подвесками чешской люстры свет скользил по ее фигуре, дробил на части. Подлетала к потолку светлая Аськина гривка, под шелковой комбинацией на приспущенных бретельках мячиками прыгали не стесненные лифчиком груди.

К Натальиным глазам подступили непрошеные слезы. Пустая, испорченная Аська и маленький Сережка, в чьих глазах живет не только забытое отражение глупой детской Натальиной любви, но и кое-что еще. Какими теплыми становятся эти глаза, когда она приходит в гости, берет Сережку на руки, прижимает к себе маленькое, почти невесомое тело, слушает тихий, неуверенный, понятный только ей лепет. Она прижимает к себе Сережку, и хорошие, теплые мечты кружат ей голову. Скоро, совсем скоро наступит время, когда бледный маленький Сережка попадет в тропический рай, где на пальмах растут настоящие бананы, где круглый год царит лето и светит щедрое, ласковое солнце. И тогда он перестанет быть таким маленьким и зеленым, расцветет, как нежное южное растение, случайно попавшее в среднюю полосу России и захиревшее от нехватки солнца и тепла. Сережа увидит наконец отца, узнает бабушку, дедушку, и двух теток, и их бесчисленных детей, о которых не устает писать Эдуардо. Он получит то, что принадлежит по праву каждому ребенку, – дом и тепло. То, о чем всегда мечтала Наталья.

– Сережка знает? – спросила Наталья.

Ася перестала прыгать, резко, словно ее выдернули из розетки, остановилась. Нахмурилась, приложила ложку тыльной стороной к виску.

– Мне снилось, что он заболел, – сказала она, – что он в больнице. И тятя не говорит, как он себя чувствует.

– Андрей Григорьевич сказал, что уволил няню и Сережка «под наблюдением» где-то еще, – сказала Наталья.

– Где? – судорожно спросила Ася.

На столике у кровати командно затрещал телефон, ему завторил параллельный аппарат на кухне.

– Людмила Алексеевна, вас к телефону, – сказала новенькая, совсем молоденькая, не старше Натальи, сотрудница Леночка и протянула трубку.

В голосе соседки Вали слышалась неподдельная тревога.

– Горит твой Рома, сорок с лишним, уже два часа держится.

– Аспирин давала? – спросила Людмила Алексеевна, сглатывая подступившее к горлу сердце.

– Две половинки скормила, не пьет, лежит… тряпочкой. Я скорую вызвала.

– Еду, – выдохнула Людмила Алексеевна.

Она дрожащими руками очистила свой стол и задвинула кульман с недоделанным чертежом в угол.

– Неприятности? – спросила Леночка, хмуря тонкие, почти невидимые бровки, – может, воды принести? Вы бледная совсем.

– Дома попью, – отмахнулась Людмила Алексеевна, – у внука жар. Соседка вызвала скорую.

В пролете между третьим и вторым этажом неудержимо закружилась голова. Сердце запрыгало в горле, угрожая выпрыгнуть совсем. Рука была такой потной, что на поручне остался отчетливый мокрый отпечаток. Заходили ходуном стены, смыкаясь в удушающий, узкий конус. Закололо кончики пальцев. Обливаясь холодным потом, Людмила Алексеевна грузно присела на ступеньки.