В особенности, если это касается подкожных инъекций. У Салли вертелся на языке именно такой ответ, но она сочла за лучшее промолчать.

Шагнув к ней, Кэррадайн погладила ее по голове и, повинуясь внезапному порыву, чмокнула в лоб.

— Знаешь, твои черные волосы — просто чудо, — сказала она. — Как бы мне хотелось иметь такие, а не эту рыжую паклю. Но даже с ней я все-таки выскочила замуж. Никогда не думала, что мне это удастся с такой шваброй на голове. — Кэррадайн отступила на шаг. — Ладно, Дама Червей, бывай, — улыбнулась она, махнув Салли на прощанье.

Заговорщически прикрыв за собой дверь, миссис Кэррадайн удалилась. Салли могла сказать Оноре: «Меня тошнит от всего этого. Еще будет полно маскарадов, на которых я появлюсь в красивом платье».

Да, видимо, Наоми и вправду была решительной. Да и ростом выше. Высоких чаще принимают за решительных. Еще в младших классах учителя и сверстницы постоянно сравнивали Салли с Наоми. Да и сама Салли была убеждена, что во многом уступает сестре. Отчасти это было так, отчасти нет. Наоми прекрасно чувствовала себя во внешнем мире. За исключением, пожалуй, семьи — от семейства она предпочитала дистанцироваться. И с участием в веселье по поводу пересечения экватора у нее тоже проблем не возникнет. Все осложнится, если они вдруг столкнутся нос к носу.

По сверкающей теплой морской глади они прибыли в Коломбо. Матросы и все остальные рангом младше офицеров, которым воспрещалось сходить на берег, просто-напросто ночью спустились по якорной цепи, стащили шлюпки и самовольно отправились на сушу. Медсестрам и офицерам-медикам позволили сойти на берег. На причале медсестер встречали мужчины средних лет, наперебой уверявшие, что они — просто красавицы, равным которым в мире нет, что цейлонцы — самые милые люди на земле, после чего их провезли по городу, состоявшему из храмов, лавчонок и огромных изваяний Будды над входом в расположенные на главных городских артериях магазины, а потом вдоль живописного побережья, где на них глазели смуглые женщины в пестрых одеяниях и мужчины с мачете в руках. Они прошли через крепостной вал Галле[4], где мужчины средних лет распространялись о том, как португальцы, затем голландцы, а ныне британцы прибирали к рукам эти погруженные в дымку подступы к гавани, при этом умудряясь еще и отгонять страшно навязчивых нищих — тоже, кстати, цейлонцев и самых милых людей на земле, пытавшихся всучить медсестрам фальшивые монеты, — якобы обнаруженные на потопленных голландских кораблях. Лимонад, поданный на веранде отеля «Амангалла», притулившегося обок церквушки в голландском стиле, разительно отличался от того, что они до сих пор пробовали у себя дома в Маклей. Здешний напиток благоухал специями и чужеземной экзотикой.

Раз в четыре дня Салли отсылала отцу очередное послание, в котором подробнейшим образом описывала новые впечатления, пытаясь таким образом заглушить стыд от того, что по ее милости старик торчит сейчас в одиночестве на хиреющей ферме.

Салли использовала все языковые возможности для описания Порт-Суэца, города многоэтажных зданий на фоне розоватых холмов.

Последнюю фразу Салли всегда черкала нервозно и зажмурившись от стыда.

Салли постоянно описывала Каир, недорассказанное в одном письме дополнялось в следующем. На вокзале их под присмотром офицеров транспортной службы — по четверо сразу! — усадили в открытые экипажи, извозчики были из местных, феска на голове и широкая белая куртка поверх джалабии. Они угодили как раз в самую гущу полуденной суматохи. Город представлял собой пестрое зрелище — толпы спешивших по своим делам людей, все о чем-то хлопочут, о чем-то сокрушаются, что-то замышляют. Общая картина раскладывалась на кубики. Вот пришвартовавшиеся к берегам реки (неужели Нила?) лодчонки. Вот офицерский клуб, официанты-нубийцы в красных фесках и длинных белых одеяниях бесшумно скользят с подносами напитков. Вот местные жители тащут на головах все, что только можно, — только что купленный детский гробик, деревянное кресло-шезлонг, груду парной верблюжатины, раскладушку. Верблюды и ослики топчутся прямо на тротуарах, смрад их мочи, мужчины, водрузив швейные машинки или крохотные станочки прямо на их спины, строчат одежду или вытачивают ножки для столов. Отрывистые клаксоны армейских авто, грохот трамваев, предостерегающие звонки кондукторов. Уличные торговцы, пытающиеся сбыть мухобойки и мётлы, скарабеев и лотерейные билеты, бесцеремонно отгоняющие их британские солдаты, — мол, отвали-ка, дай дорогу леди! Шумные оркестры — трубы и литавры — сопровождающие шествия непонятно куда и неизвестно по какому поводу, чистильщики обуви, выкрикивающие проходящим солдатам: «Привет, Джорджи!» — в то время как те горланят на кокни «Привет, красуля!» вслед экипажам. Запросто перекрывающие весь этот уличный гам свистки австралийских военных — явно целенаправленно вышагивающих по мостовой. И тут же — диковинное зрелище — драгоман, уличный толмач, переводчик на все языки мира — с арабского на английский, с греческого на французский и так далее — с переносным столиком, ручками и чернильницами протискивается через толпу, выглядывая в ней заказчиков, но явно без видимого успеха. Эффенди — почтенного вида египтяне в хорошо сшитых костюмах и ладно сидящих на головах фесках — расположились за столиками кофеен, плавная неторопливость их бесед и округлость жестов резко контрастируют с царящими вокруг гамом и суетой. Дрессировщики, демонстрирующие на широких улицах умения своих питомцев — обезьянок и козликов. Яблоку негде упасть — повсюду акробаты, огнеглотатели, заклинатели змей — и все, решительно все накидываются на британских и австралийских солдат, пытаясь выклянчить хоть грошик. На низеньких скамейках у входов в здания, попивая из медных джезв турецкий кофе, сидят охранники. Жутчайшего вида беднота — молодые девушки, совсем девчонки с грудными младенцами на руках, уродливые старухи с розовыми и желтыми пятнами на ссохшихся руках, калеки, одним словом, парад всех мыслимых видов уродств и увечий — казалось, все эти несчастные успели побывать на нынешней кошмарной войне. И стоило взглянуть на небо, как ты видел кружащих над зловонными улицами стервятников, только и ждущих момента спикировать и приступить к своей омерзительной, но в то же время очистительной трапезе. Даже самые словоохотливые из едущих в экипажах в расположенный на другом конце города госпиталь дамы и те приумолкли.