Но все это — лишь поверхность, зримый участок людского океана здешней жизни, той, на которую тебе дозволено лишь взглянуть, да и то краешком глаза, но никоим образом в ней не участвовать.

Когда они миновали город, впереди в пыльном мареве вырисовались заостренные вершины пирамид. Эти гигантские, казавшиеся неземными сооружения, не раз виденные на страницах иллюстрированных изданий, плохо вязались с неким определенным, отведенным им раз и навсегда кусочком земли. В голове не укладывалось, как можно просто так увидеть их за городской чертой, объехать вокруг или же подъехать к ним. Пот струился по лицу Салли — на голове у нее была тяжелая, как у школьниц, шляпа. Салли своими ушами слышала, как девушки в других экипажах во весь голос клятвенно обещали не надевать ничего, кроме соломенных шляпок. Голая, закаменевшая грунтовая дорога вела к рощице, где расположился госпиталь и где теперь уже синеватые пирамиды в своей неподдельной сущности едва не вплотную надвинулись на женщин. Плоский, как театральная декорация, пальмовый оазис казался нереальным. Дорога под сенью деревьев вела к зданию с плоской крышей и красным крестом на стене с верандой. Прежде здание это, как им объяснили, служило охотничьим замком, куда короли Египта созывали друзей пострелять газелей. Потом здесь помещался отель. Разговор продолжался и когда они, выйдя из экипажей, стали подниматься по ступеням к огромной, окруженной колоннами веранде, уставленной никем не занятыми больничными койками.

Женщин разместили на верхних этажах в небольших комнатах с огромными окнами. Всякие украшения исчезли со стен, как и занавески с окон. В комнате, где Салли поселилась вместе с Кэррадайн и Слэтри, их дожидались три кровати, Наоми заняла место в соседней комнате — сестры все еще сохраняли дистанцию. Обстановка ограничивалась большим туалетным столиком на низких ножках с ящиками, столом из сосновых досок и креслом. Кэррадайн сочла обстановку скромной даже для интерната. Зато за окном в изумительном синеватом мареве дрожала пирамида Хеопса.

Эрик Кэррадайн находился в лагере Мена далеко в пустыне и в тот же вечер загорелый и симпатичный явился к жене. Женщины сошлись во мнении, что одна бровь Эрика короче другой, но это ничуть не умаляло его красоты. Невооруженным глазом было видно, что и Эрик, и Элси Кэррадайн люди спокойные, держались они без тени напряжения, уже миновали стадию беготни друг за другом.

В первый вечер одна из старших медсестер проинструктировала сестер, как им держаться с пациентами, — мол, на территории госпиталя с больными не рассусоливать, говорить с ними корректно и только по существу. Главный врач, которого они до сих пор в глаза не видели, был человеком в летах, лет под семьдесят.

— Ну, леди, добро пожаловать, — только и произнес он.

Остальное, дескать, вам передаст старшая медсестра.

То есть как бы извещал: раз уж вы пожелали здесь оказаться, так и быть, мы вас принимаем.

На первый взгляд могло показаться, что этот полковник и старшая медсестра — ну прямо родные брат и сестра — едины в презрении к медсестрам. Потому что девушек тут же отрядили отскребать карболкой огромные помещения, некогда служившие либо библиотеками, либо бальными залами, в то время как санитары, покуривая, чесали языками в тени деревьев. Затем медсестрам поручили все же более-менее нормальное дело — проветрить матрасы, ополоснуть их прорезиненные чехлы, заправить койки, протрясти на жаре постельное белье, позволив при этом изредка перебрасываться словами и даже тихонько посмеяться. На следующий день они занимались тем же, но под навесами, по выражению полковника, в «бригадных палатках», разбитых в саду. Как выразилась Онора, видимо, эти идиоты считают, что раненых будет столько, что огромному зданию их ни за что не вместить.

Передвигаясь в темноте, Салли подвернула ногу — поскользнувшись на дощатом настиле у выхода одной из палаток, — и растянула связки. У них в семье к подобным мелким травмам обычно относились так — «пусть это будет самым страшным для тебя». Но вот к ее матери — Салли очень ясно помнила, как та ковыляла, — эта поговорка уж никак не подходила. С ее матерью и вправду случилось «самое страшное» и угнездилось у нее в глазницах.

Чтобы забыть об этом, Салли достаточно было выйти из привычного русла размышлений, и она тут же стала думать о непреходящем, о бесконечности. Ее вдруг осенило — так вот почему, оказывается, возводились эти пирамиды. Египтяне на каждом шагу сталкивались с бесконечностью. Пустыня и эти напоминавшие башни сооружения с треугольными сторонами, непререкаемо простые, неизменно вызывали в памяти другую неоспоримую в своей простоте истину — совершенное сестрами убийство — и вместе с тем отводили ей определенное место. Быть сообщником иногда может означать и забвение того, что ты сообщник. Оказавшись здесь, ты просто не в силах беспрерывно взращивать в себе гнетущее чувство вины — уж так непохоже все здешнее на твою прежнюю жизнь. Здесь ты вдыхаешь прохладный свежий зимний воздух, как должное воспринимаешь эти будто вырезанные из неправдоподобно огромного бумажного листа пирамиды. Если становилось уж совсем зябко, медсестры собирались внизу в офицерской гостиной. Туда захаживал и лейтенант Кэррадайн с группой офицеров.

Главная битва разыгрывалась в Европе. В Палестину доносились лишь ее отголоски — люди судачили, мол, турки наступают на Суэцкий канал. Однако уже сейчас в госпитале было больше раненых, чем ожидала Салли, и хотя здесь не было ни стариков, ни детей, ни женщин, все же присутствовала атмосфера скрытой тревожности, всегда отличавшей гражданские больницы от военных госпиталей. Даже солдаты, не принимавшие участия в боевых действиях, и те заболевали или получали травмы. В холодные ночи кое-кто ухитрялся подхватить и воспаление легких в палаточных лагерях в пустыне. Несколько человек получили штыковые ранения в ходе занятий — то ли из-за неловкости, то ли потому, что условный противник явно переигрывал. С переломом ноги поступил кудрявый молодой человек, сбитый перевозившим британских солдат грузовиком. Он был в гипсе — койка в ногах была приподнята, в приподнятом положении беспечно покоилась и его пострадавшая конечность, да и сам он был настроен весьма беспечно. Дескать, сам виноват, сестричка. Надо быть внимательнее. Видела бы ты, какую вмятину я оставил на кузове того грузовика. Прости, но вряд ли смогу в ближайшую субботу пригласить тебя на танцы.

Из Синая доставили и двух раненых турок — в своей диковинной форме они смотрелись здесь весьма экзотично. Их выхаживали под охраной двух вооруженных солдат, дежуривших рядом с их койками.

Под навесом в саду «Мена-Хаус» их неотступно преследовал тяжкий как перегар запах карболки, исходивший от просыхающих дощатых настилов у входа в палатки, — даже говорить, и то не хотелось. Да и работы было по горло, Кэррадайн и Слэтри в устроенном за брезентовой перегородкой складском помещении указывали санитарам, куда поставить или положить тазы, части коек, сковородки, а сами извлекали из больших аккуратных брезентовых мешков вещи полегче: полотенца, простыни, подушки, новенькие прорезиненные подстилки, ни разу не использованные и пока что не испускавшие тошнотворный запах, способный пристать даже к только что выстиранному белью.