— Пошли в ГУМ, скорее, скорее, — затараторила Лена. — Там ведь есть туалет?

Девчонки остановились. Сообразив наконец, что с Ленкой, скрючились в смехе, разворошили толпу и потащили подругу за обе руки в сторону ГУМа.

Через час, шатаясь от усталости, они входили в родной переулок, радуясь жизни, свободе и космосу, где побывал Гагарин.

О Карине вспомнили, когда стемнело.

— Вась, ну как малолетка?

— Малолетка что надо, — Василий устало отмахивался от приставаний брата.

Все несуразно, все не как у людей. Девчонка старалась держаться по-взрослому — надменно и независимо. Сама же продолжала разглядывать одежду на Ваське. Он уж и не рад, что брат из каждого рейса в загранку тащит ему шмотье в таких количествах, что даже трусов советских не осталось. Да нет, дело не только в шмотье, вон как завелась: щеки пылают, глазищи горят. Янтарные такие глазищи… не, не янтарные — берилловые. Да и кожа у нее как абрикос. И пахнет так же. Карина… «Карина, Карина, Карина…» — как из другой страны.

— А до дома не я ее провожал, а она меня. Я ей сказал, что ногу на Красной площади подвернул, вот она и увязалась. Забавно. Пожалуй, завтра приведу ее в квартиру. Чайку попить.

Спустя неделю Карина уже лопалась от переполнявших ее тайн и чувств.

— Он необыкновенно хорош собой и безукоризненно одет, — начала Карина свой урезанный рассказ, считая, что девчонки и этого недостойны. Настя с Надеждой переглядывались, ожидая, когда Каринка произнесет свое привычное «только Ленке не говорите, растреплет».

— Ничего особенного не было. В квартире богатая обстановка. Живет в центре. С ним приятно общаться. Совсем другой уровень, не то что здесь. Жуткий район, ненавижу. Только Ленке не говорите, — растреплет.

Через месяц Василий, зевая и разглядывая прохожих, довел Карину до остановки. Троллейбус распахнул двери, и, войдя в него, Карина как попутный возглас услышала:

— Меня теперь долго не будет. Уезжаю.

Новогодний праздник Карина встретила слезами. Накануне, возвращаясь от сестры, повернула голову в знакомый переулок и замерла, боясь глазам поверить: неспешно шли двое. Он и она. Шли словно приклеенные друг к другу, ее Василий и… Настя.

— Не уехал, значит, — механически заметила Карина, чувствуя, как в ней начинает происходить что-то ранее неизведанное. Не было ни досады, ни обиды. Что-то другое, похожее на мстительную ненависть. Нет, не к Насте, не к Василию. К себе, к своей жизни, смешной и напыщенной. «Все не так. Все мерзко и неправдоподобно. Все — напоказ, а не для жизни. Настя живая, теплая. Он с ней. Так и должно быть, — Карина перекатывала слова в правильных направлениях, пытаясь быть справедливой к Васе, Насте, пытаясь мысленно наказать себя: так мне и надо. Но спрятанная неискренность все равно вылезала наружу. Гордыня мешала, сбивала мысли: — Ненавижу…» — Карина в бессилии поклялась себе похоронить воспоминания о Василии.

Через пять лет Вася торжественно регистрировал брак. Настя пригласила подруг. В одной из них Вася узнал Карину. По какому-то молчаливому уговору легко и непринужденно представился подруге жены так, будто действительно видит ее впервые. Карина не удивилась: для нее это стало естественным пять лет назад.

Барсика разбудил голод. Пятилетний кот рыжей масти знал, что к чему. «Что» — это его холодильник, его место для еды, его городское жилье и его жилье на даче летом. «К чему» — это к нему относящиеся люди, которые живут рядом, что бы он, Барсик, был сыт, ухожен и весел.

— Мяв? — осторожно спросил Барсик.

— Заткнись! — рявкнула Надежда, накрывая ухо подушкой. Но и через подушку просочился успокаивающий голос Юры:

— Ты мой мальчик. Проголодался, мой хороший. Телятинку, телятинку тебе.

Начиналось обычное утро. Свои девяносто два килограмма Надежда поднимала долго и нехотя. Отекшие ноги с трудом находили тапочки, глаза не открывались, а желудок предательски завидовал Барсику.

— Хочу пельмени.

— Кота покормить можно?

Привычный ритм утренних передвижений успокаивал. Юра заправил майонезом нарезанный с вечера салат. Пельмени весело переворачивались, всплывая и замутняя бульон. Хлеб, масло, грудинка… «Забыл намолоть кофе, — с досадой подумал Юра. — Ничего, обойдемся растворимым, некогда».

Завтракали втроем. Надя, Юра, Артем. Барсик с интересом отслеживал семейную трапезу. Несмотря на сытость хотелось поучаствовать. Что он периодически и делал, трогая лапкой Юрин локоть и заглядывая при этом в глаза так благодарно и преданно, что хотелось накормить его еще раз, третий за утро.

Утренние минуты летели вихрем. Радио с привычной последовательностью отмеряло шаги будничных приготовлений. Первым убежал Артем. Он уже год был женат. Снимали с женой квартиру неподалеку, но редкие случаи Таниных командировок Артем использовал для возврата в папа-мамин уют с традиционным уважением к еде, порядку, Барсику и всему тому, что для Артема означает Дом.

Через десять минут поднялась Надежда. Хотелось прибыть заблаговременно. Сегодня офис на ней. «Будь на то моя воля, — думала Надежда, — я давным-давно выгнала бы этого прибалта. Бездельник. Налепил „дочек“ по всей Москве. А на чьи средства? Все знают и молчат. Ладно, все-таки кормлю три семьи. Когда еще эти детишки осмыслят простые вещи… Хотя Таня у Артема начинает соображать правильно. Наверно, ей передам „дело“, когда станет невмоготу».

Так, разговаривая сама с собой, Надя уже подходила к метро, когда даже не боковым, а каким-то затылочным зрением уловила темный нырок в боковой проем недостроенной многоэтажки. Внезапно послышался звук мотора, громкий и чавкающий. Старый «Москвич» медленно отъезжал, подхватив на ходу то, что и было секунду назад тенью, привлекшей внимание Нади. Надя вошла в проем. Это был знакомый маршрут, позволяющий срезать метров пятьдесят. Лишний вес заставлял экономить силы. Все привычно и знакомо: тот же проем, то же отверстие в виде большой подковы. Только у проема что-то не так. Вот и снег сдвинут. Любопытство и природный азарт непроизвольно тянули к отверстию. Рука наткнулась на некое подобие портфеля — никак не кейса. Это был дешевый, потрепанный увесистый портфель. Ни о чем не задумываясь, Надя просто взяла его, дошла до метро и поехала на работу.

Несуразность находки озадачивала. В портфеле, перевязанные крест-накрест засаленной тесемкой, лежали газетные брикеты, спрессованные в одинаковые пачки. «Нет, это не „кукла“, — подумала Надя, — „куклу“ хотя бы с внешних сторон обрядили в денежную рубашку. Что за ерунда!.. Тащила такую тяжесть через всю Москву. Для чего? Даже сам портфель — рухлядь рухлядью».

Машинально, не запоминая места, Надя воткнула портфель в первую попавшуюся нишу бытового чулана своего офиса.

Прошел день, суматошный до тошноты. Собираясь домой, Надя спохватилась было о злополучном портфеле, глянула туда-сюда и, не вспомнив, куда положила, отправилась домой.

Через неделю история с портфелем окончательно улетучилась из памяти.