Как отвлекает каждый лепесток

От жалящих шипов.

И каплей в землю,

Конечно, упадет моя слеза.

Но это всё потом.

Пока гроза

Сокрыта

Распогодившимся зноем.

Пока одно предчувствие звенит.

И тихим, кратковременным покоем

Мое исчезновение стоит.

Карина застывшими глазами смотрела на Елену.

— Карин, ну Карин, очнись. Это аллегория, метафора, это не то, что ты думаешь!

— А что я думаю?

Непривычно тихий голос подруги напугал Елену.

Саша летел низко, разглядывая витрины магазинов, лица прохожих, чужие гостиные, спальни, дома. Подлетая к бензозаправке, он не успел сманеврировать и ударился головой о бензинную стойку. Напуганный заправщик бросился к Саше и начал обильно поливать его голову чем-то удушливым и тянучим. «Какой странный бензин», — устало подумал Саша, проваливаясь в вязкую бездонную крутизну.

— Мужик, а мужик, ты живой?

Чистый туалет дома литераторов закрывали редко. Например, сегодня. И то потому, что грозились отключить воду на сутки. Матвеич, едва отворив дверь, насторожился. Живые так не валяются. Неудобная поза.

В кармане бедолаги Матвеич нащупал открытый, но не начатый шкалик ликера. Машинально, не понимая, что делает, Матвеич затряс этим шкаликом над лицом Саши, пытаясь попасть ему в рот. Руки не слушались, струи ликера текли по Сашиным щекам, подбородку, шее, никак не попадая в рот. Опомнившись, Матвеич бросился к телефону.

Дороже ль истина надежды?

Остерегутся мудрецы,

Не поторопятся невежды

С концами совместить концы,

— Хватит, — сказал Владимир, оборвав Сашину декламацию. — Absentem laedit, qui cum ebrio litigat[3].

— Я не был пьян тогда!

— И плохо, — ухмыльнулся Владимир. — Все, что ты сотворил достойного — все это с помощью Бахуса. А сюда попал по трезвости — вот и суди по частям о своей «истине». A minori ad majus[4].

Саша вошел в нашу компанию внезапно и растерянно. Владимир уже перелопатил своей извращенной мыслью главные ступени Сашиной жизни. Здесь забавно наблюдать за курьезной трансформацией прибывающих. Потому и Владимир потешается как над Сашиной растерянностью, так и над его напыщенностью.

И все-таки Сашу мы встретили как долгожданного друга. Его прибытию не удивился никто, даже он сам.

— Уже? — только и произнес. — Так это был не бензин? Это был ликер?

— Давай, поэт, располагайся, — Владимир, как опытный проводник, начал вводить новопришедшего в свод тех нехитрых правил, которые не сразу осваивают попавшие сюда так внезапно. — Не удручай себя вопросами: мол, мы тебя знаем, ты нас — нет. Это сейчас тебе непонятно. Привыкнешь и не удивишься, поэт, когда скоро услышишь собственные стихи. Например:

…И согнулись колени,

Бездна

Приняла последний прыжок.

И затих в том последнем бегстве

Полыхавший в тебе ожог…

Василий решил, что ты про него писал. Нет? А откуда ты знаешь? Помнишь, как посетили тебя эти строки? Будто кто-то подсказал, да? А может, и подсказал.

Карина ждала подруг. Последние дни тянулись как одно большое испытание. Сначала она боялась входить в Сашину комнату. Но, однажды решившись, уже не выходила оттуда часами. Размышляя, перебирая вещи, записи и стихи, Карина не находила ничего, что могло бы привязать их друг к другу надолго и прочно.

Неудачный брак, неудачная жизнь. «Я его тихо ненавижу», — эту фразу, как заученную пословицу, Карина повторяла подругам, сестре, сыну.

Скомканные похороны не задели ни тревогой, ни слезами. Облокотясь на Никиту, Карина пристроилась гостьей на этом горьком мероприятии, спешно сооруженном писательской организацией. И всё. Уже вечером, прощаясь с Никитой, Карина посетовала:

— Надо бы друзьям сообщить, не чужой все-таки…

— А любопытно, поэт, вдова о тебе печалится. И подругам своим не поплакалась. О Василии больше грустит, подругу утешая, чем о тебе. Иль не обидно? — поехидничал по привычке Владимир.

…Рано лишившись матери, Карина искала в окружающих убежище, куда можно забиться и отдохнуть. Этим убежищем должен был стать со временем ее дом, возглавить который должен был Он. Красивый и выдающийся, умный, современный, вызывающий зависть окружающих. Она выискивала партнера по жизни долго и тщательно. Искала его глазами и еще чем-то внутренним, непонятным.

Давным-давно, уступив Ленкиной назойливости, она отправилась в ЦДЛ посидеть в ресторане. Не видя пользы в литературных разговорах, тоскливо наблюдала, как за соседним столиком толстые пальцы с массивным перстнем развешивают по краям тарелки рыбьи кости. Под стать пальцам лоснились губы, смаковавшие мякоть печеного окуня. Пальцы выуживали очередную косточку, когда Карина решила: хватит, сейчас меня стошнит, — и направилась в сторону лестницы, ведущей наверх к туалету. Здесь-то они и столкнулись. Саша спускался, обхватив плечи юной особы. Вызывающая вседозволенность пронизывала их позу. Карине показалось, что они вышли из одного туалета. Захотелось отбить этого баловня судьбы у этой дорогой потаскухи.

«Потаскуха» оказалась женой. Судя по дальнейшим событиям — любимой женой.

— Девушка, на чужих мужей так не смотрят, — съехидничала «потаскуха», разглядывая Карину. — Да ты проглотишь его. Оставь мне нижнюю часть, остальное глотай.

Карина хотела метнуться куда-нибудь, но узость лестницы только прижала ее к Саше, обдав запахом чистоты и силы и еще не знакомого ей богатства.

«Хочу его и только его», — эти слова толчками давили виски.

На две недели клуб стал ее средой обитания. К Карине привыкли. Саша стал приветственно кивать. Мешала жена. «Ничего, я ее выдавлю из нашей с ним жизни. Я умная, я хитрая, я сильная. А она слабая. Слабая тем, что он ее любит. Просто так, как котенка».

Первая близость походила на отрепетированный водевиль. Карина стонала и дергалась, изображая оргазм. Он верил и старался. Потом читал стихи. Свои и классиков, ничуть не смущаясь соседства.

— Ты станешь отцом, — Карина в упор смотрела на Сашину переносицу: след от очков превратился в морщину. Очень глубокую морщину. «Сейчас многие носят линзы», — почему-то подумала Карина, выжидая ответ на свое заявление.

— Ты уверена? Это точно?