Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во сне и наяву,
Пока я жив,
Я с ним плыву по свету,
Сквозь память человечества
плыву.
1966
МАЙЯ БОРИСОВА
ФОТОГРАФИИ В МУЗЕЕ РЕВОЛЮЦИИ
Я поражаюсь благородству лиц.
Мне говорят:
— Пойми, ведь это ретушь,
Несовершенство техники...
— Ну, нет уж! —
Я говорю: — Секрет не в свойствах линз...
Вот фотоснимки роковых годов:
Фас, профиль.
С полицейских документов.
Но чувствуется медность монументов
В открытой лепке стриженых голов.
Я поражаюсь чистоте их черт:
Ни прыщика, ни складки, ни морщины
У этого усатого мужчины,
У девушки с косичкой на плече.
Мужчина — с револьвером на бедре,
С могучей саблей, вынутой из ножен.
А девушка — селькор и книгоноша.
Снялась весной.
Убита в ноябре.
Мне говорят:
— Ведь магний, а не блиц,
И позы неестественны и чинны...
— Нет, — говорю,—
совсем иной причиной
Я объясню вам красоту их лиц!
Возьмем фонарь прожектора:
легла
На гладь его и пыль, и слякоть мошек,
Но грянет луч,
и что сравниться сможет
С пронзительной прозрачностью стекла!
И эти люди
хоть сотворены
Из рядовой, из обиходной плоти,
Но свет их внутренний
настолько плотен
И ярок,
что изъяны не видны.
Но ты, фотограф,
ты снимай меня
На фоне яблок или кордной пряжи,
На фоне формул, у станка
и даже
Из-под копыт бегущего коня.
Мне правый профиль тенью засмоли,
Заставь глядеть на призрачную точку!
Как буду благодарна я за то, что
Ты выявил
возможности мои.
Чтоб дух момента прочь не ускользал,
Поймай меня в тенета скрытых камер!
А пред моими бойкими зрачками
Все возникает
тот музейный зал,
Где объективно смотрят
в объектив
Радетели, воители, трибуны,
Не в мишуре эффектных атрибутов —
В своем лице
эпоху
воплотив.
1967
2
СЕРГЕЙ ОРЛОВ
ОКТЯБРЬСКИЙ ПАТРУЛЬ
Земля была все той же, небо то же
Меж затененных каменных громад.
И по бедру легко стучали ложа
Патрульных, обходивших Петроград.
Пальтишки настежь. Холодок осенний
Был нипочем на утренней заре.
День начинался. Первый день творенья
В семнадцатом, восьмого в ноябре.
Был город тем же. Но над ним на Зимнем
Горел, плескался, вился алый стяг
На тонком древке в небе блекло-синем,
И был патрульных скор и весел шаг.
От Смольного по каменным ступеням
Они спустились и пошли смеясь.
Из кабинета глянув вслед им, Ленин
Свет погасил. Заря в окно лилась.
И шли они счастливые, как дети,
Посередине улицы втроем,
И эхо их шагов по всей планете
Уже катилось, как весенний гром.
Ломались троны, падали короны,
Горел разбитый бомбами рейхстаг.
Был Невский тих, снежком посеребренный;
Шагал патруль, легко чеканя шаг.
Балтийский ветер дул с реки морозной,
Шагал патруль, по Невскому шагал,
И космодром, нацеленный на звезды,
Гагарину скафандры примерял.
Вниз на Гавану с гор спускался Кастро,
Меконг с сампанов вел огонь в зенит.
Шагал патруль уверенно и властно,
Зажав в багровых кулаках ремни.
Над Африкой гремели барабаны,
Знамена поднимали племена,
И сотрясались города и страны,—
Такой была на Невском тишина.
Вдали, у Александровского сада,
Проснулись птицы, плыл костра дымок,
И самый юный, с сердцем нету сладу,
Пел песенку веселую, как мог.
Земля была все той же, небо то же, —
Но он не тот. Не бог и не герой.
На внуков и детей своих похожий,
Он с песней шел, как будто брат с сестрой.
Был первый день. Еще был молод Ленин,
Немногим больше сорока пяти.
Шагал патруль, и, разгоняя тени,
Вставало солнце на его пути.
С Путилова, а может быть, с Айваза,
С Обуховского, знать, наверняка,
Шагал и пел он, юный, синеглазый,
Девчонкой не целованный пока.
Я с ним сойдусь в одном окопе вместе —
Блокаду прорывать в сорок втором.
Он будет мой товарищ и ровесник,
Мы встанем с ним на бруствер и пойдем
Под пулями и минами, как надо.
И я себя почувствую, что вдруг,
В семнадцатом году по Петрограду
Иду на розовеющем ветру.
Что жив еще и молод в Смольном Ленин,
Он в синее окно глядит нам вслед.
Мы только что спустились по ступеням
И двинулись с винтовками в рассвет.
Еще на свете первый день творенья.
Горят огни на рострах. Спит вода.
Стоят в метро вагоны без движенья,
И лишь патруль идет через года.
МАЙЯ БОРИСОВА
СВЕТЛАЯ ПЕСНЯ
Парное молоко сияющего дня...
И радость поутру
пронзительна, как жалость,
Когда плывут снега, медлительно снижаясь,
И на каналах лед —
листок, а не броня.
Парное молоко...
Его тепло и пена...
Оно текло и пело, и полнило меня.
А я его пила
глотками, постепенно —
Парное молоко сияющего дня.
Я падала на дно, не доставая дна,
На ласковое дно подставленных ладоней.
И в наклоненный мир,
как в