— Жаба в этой легенде — символ человеческой жадности, а змея — подлости?

Капитан пожал плечами:

— Бог его знает. Я не большой специалист в эстонском народном фольклоре.

— Получается, что лютеранскую церковь назвали именем строителя?

— Нет. Мой рассказ — красивая легенда. На самом деле, Святой Олаф, или Олай, как его называли на Руси, — это норвежский король. Он принял христианство и боролся с язычеством. А после неудачного нападения на Данию бежал в Новгород, и его престол оказался занят. Он пытался его вернуть и, как настоящий воин, погиб в бою. Церковь причислила Олафа к лику святых.

— Вы прекрасно осведомлены.

— Приходится изучать, потому что это знает каждый эстонец. А к храму советую прийти ещё до того, как зазвучит орган. Побродите по кладбищу. Осмотритесь. Там очень красиво. Много старых склепов. Церковный сторож, если вы его попросите, с удовольствием поведает об их вечных постояльцах.

— Непременно воспользуюсь вашим советом. Мне пора. Где мои фотографии?

— Извольте, — капитан передал свёрток.

— Интересно, а чьи фото вы мне положили?

— Милых дам.

— В неглиже? — улыбнулся Клим Пантелеевич.

— Это сейчас пользуется большим спросом.

— А полиции не боитесь? Вдруг узнают?

— Все фотоателье этим занимаются. И будет весьма подозрительно, если я стану отказываться от торговли «весёлыми картинками».

— Вы правы. Честь имею, капитан.

— Честь имею.

Ардашев поднял голову. Реклама фотографического салона, подсвеченная электрическим светом, сообщала: «Снимки производятся скоро и аккуратно при дневном и электрическом освещении. При заказе одной дюжины карточек выдаётся в премию бесплатно увеличенный портрет. В спешных случаях фотографии приготовляются в 24 часа». Клим Пантелеевич вздохнул тяжело и подумал: «У меня ведь и фотопортрета нет ни одного. Да что там фотопортрета — простой карточки нет. Служебная привычка, оставшаяся ещё со времён заграничных командировок нигде и никогда не оставлять никаких следов: ни фото, ни карандашных портретов уличных художников, ни образцов почерка. Все люди, как люди, фотографируются семьями, чтобы потом лет через сто или двести безусый гимназист водил пальцем по пожелтевшей от времени фотокарточке и показывал сверстникам своего кого-то там по счёту прадедушку, или прабабушку. Собственно, мы с Вероникой ни разу не фотографировались, если не считать одной карточки в день венчания. А зачем? Детей ведь всё равно нет. Вернее, раньше не было. Но теперь есть сын — Павлик, Паша, Павлуша…. И всё сложится, как у всех. А уж у него точно будет большая и дружная семья, и внуки, и правнуки. И как же безумно хочется, чтобы они — когда-нибудь! — с высоты своего двадцать первого, или, там, двадцать второго века смотрели на нас с Вероникой и представили, какими мы были, как жили, пытались бы понять, что нас радовало, что тревожило… Нет не надо им знать о наших бедах и волнениях, не надо. Пусть думают, что мы были счастливы. Да! Мы обязательно сфотографируемся. Просто пойдём все вместе в ближайшее фотоателье. Вот только домой вернусь». Вдруг стало грустно от того, что домом он мысленно назвал Прагу, а не Ставрополь — город, в котором родился и жил, где похоронены его родители. «Целы ли памятники отца и матери на Успенском кладбище? Или разрушены? — с волнением подумал он. — Говорят, большевики дорогие памятники снимают с могил и тащат на захоронения коммунистических чиновников, а потом вешают на чужие кенотафы металлические таблички с фамилиями этих новопреставленных. И получается, что на памятнике вырезано одно имя, а краской по трафарету на жестянке выбито совсем другое». В эти рассказы ему не хотелось верить, и оставалось лишь тешить себя надеждой, что такое невозможно, что это не по — христиански, не по — человечески… В этот момент Ардашев впервые пожалел, что бросил курить.

Он пропустил первый таксомотор. Не сел и во второй. Пройдя метров двести, остановил извозчика и уже через четверть часа швейцар распахнул перед ним тяжёлую дверь отеля «Рояль».

Уже в номере, едва коснувшись подушки, Клим Пантелеевич провалился в мягкую бездну сна.

Пригрезился несчастный американский воздухоплаватель в образе Минора. Видимо, на этот раз ветер подул в противоположную от моря сторону, и купол парашюта зацепился за шпиц собора Святого Олафа. Недавний покойник с раздавленной, точно битый арбуз, головою грустно улыбался Ардашеву и беспомощно разводил руками. У дверей храма суетился полицейский инспектор и что-то кричал в рупор, но разобрать его слова было невозможно. Рядом с ним носились пожарные, пытаясь совершенно бессмысленно приставить к стене церкви лестницу. И в этот миг появился «Ситроеен» с побитым капотом. Извергая из выхлопной трубы пламя, он нёсся на людей, как исчадие ада. Приближение железного монстра видел только один человек — Ардашев, но остановить его не хватало сил… А потом сон перенёс частного сыщика назад — в 31 декабря 1899 г., в Египет, в Каир, в Эль-Карафа (Город Мёртвых), на кладбище мамлюков. И каменная надгробная плита опять давила на лоб. Дышать становилось всё труднее, но, слава Богу, кто-то догадался, что внутри склепа живой человек и послышалась арабская речь[4]. Раздался стук, потом ещё и ещё…

Клим Пантелеевич открыл глаза. Стучали в дверь.

— Господин Ардашев, — это коридорный. — Звонили из полиции. Они уже послали за вами мотор. Просили передать, что инспектор ждёт вас за городом.

Молчаливый водитель вёз Ардашева через спящий Таллин. Фонари едва освещали улицы. Где-то вдали лаяли собаки. Выехали на окраину. Но скоро и она закончилась. Началось Балтийско-Портское шоссе. Встречных автомобилей не было. Ослеплённый светом фар, посередине дороги замер заяц, но вдруг пришёл в себя и ускакал прочь. Дальше путь шёл через хвойный лес. Клим Пантелеевич отчего-то подумал, что именно в таких чащобах обязательно должны водиться не только разбойники, но и лешие с водяными.

Шофёр свернул с шоссе, и полицейский «Форд», трясясь на ухабах, выехал на поляну и остановился. В фонаре стоявшего «Ситроена» отражался лунный свет. Ардашев выбрался из авто, и попал в луч электрического фонаря, находящегося в руках инспектора Саара. Рядом с ним находился какой-то человек в сапогах, охотничьей куртке и картузе. За его спиной была двустволка.

— Как видите, господин Ардашев, я оказался прав, когда несколько часов назад предположил, что мы скоро увидимся. Мы отыскали угнанный таксомотор. Спасибо управляющему имения господину Коппелю, что протелефонировал нам, — полицейский кивнул в сторону незнакомца. — Он обнаружил машину около семи вечера. Двигатель был ещё тёплый. Пока я сумел сюда выбраться, пока отослал «Форд» за вами, прошло много времени.

— Урмас Коппель, — учтиво поклонился управляющий.