— Я же сообщил им, сколько мне лет, — проворчал Гектор Симеону. — Зачем же в зубы смотреть?

В ответ Симеон ухмыльнулся.

— Ему не твой возраст интересен, а в каком состоянии у тебя зубы. — Продолжая ухмыляться, седобородый открыл свой рот и торжественно ткнул пальцем в свои зубы. Те немногие, что там еще имелись, были бурыми и гнилыми. — Такими вот не пожуешь, — с гордостью проговорил он. — Толку от меня никакого. Я уже свое отработал.

— А где ты работал, старик? — спросил Гектор, которому уже надоели недомолвки Симеона.

Безумец усмехнулся:

— Скоро сам узнаешь.

И больше не сказал ни слова.

Гектор поглядел на роскошно одетого покупателя. Теперь тот заинтересовался моряком Дентоном и снова разговаривал с аукционистом, а тем временем стражники пинками вновь заставили пленников выстроиться. Те, на ком еще были рубахи и блузы, сняли их, обнажившись до пояса. Тогда аукционист прошел вдоль ряда, в сопровождении слуги, имевшего в руках глиняный горшок и маленькую кисточку. Аукционист останавливался перед каждым пленником, сверялся со списком, а потом говорил что-то слуге, и тот делал шаг вперед. Он окунал кисточку в горшок и охрой наносил пометки на грудь пленника. Посмотрев на письмена, которые уже высохли на его груди, Гектор решил, что это цифры или буквы, но что они означают — цену или его номер, он не понял.

* * *

Предводитель галер Тургут не собирался в это утро на бадестан, однако его старшая жена намекнула, что было бы неплохо, если бы он убрался из дома, тогда она прикажет слугам как следует прибраться в его кабинете. Как всегда, в весьма искусных выражениях она дала понять, что Тургут слишком много времени проводит за изучением своих дурно пахнущих книг и карт, и не лучше ли ему встретиться с друзьями и побеседовать за кофе и трубкой табака. Само то, что предводитель галер в эту пору, в последнюю неделю июля, оказался в Алжире, было воистину странно. Обычно он находился в это время в море, в плавании. Однако лето в этом году выдалось необычным, равно как и напряженным. Месяцем раньше галера Тургута «Иззет Дария» — «Слава моря» — весьма скверно прохудилась. Когда ее привели на ремонт, корабельные плотники обнаружили в обшивке три или даже четыре места, где дерево было сильно источено червями и где требовался серьезный ремонт. Алжирским верфям постоянно не хватало дерева — лесов поблизости не было, — и владелец сказал, что за деревом нужной длины придется послать, возможно, даже в Ливан.

— Эти неверные шайтаны с Мальты совсем спятили, — предостерег он. — В прежние годы я мог доставить груз на нейтральном судне. Но сейчас эти фанатики грабят все, что плавает. И даже если мне удастся найти грузовой корабль, цена будет просто непомерная.

И он бросил на Тургута взгляд, ясно говоривший, что давно пора предводителю заиметь новую галеру, а не пытаться залатать старую.

Однако Тургут любил «Славу моря» и не хотел ее бросать. Он признавал, что судно старомодно, что им тяжело управлять и что оно излишне разукрашено. Но ведь и он сам немного походил на свой корабль — старомодный и верный своим привычкам. Его друзья всегда говорили, что он живет прошлым и что ему следует идти в ногу со временем. Они ссылались на пример Хакима-морехода. Хаким, указывали они, весьма предусмотрительно сменил весельный корабль на парусный, на котором и ходить можно куда дальше, и оставаться в открытом море неделями. Преимущества были очевидны, если судить по добыче, которую привозил Хаким — к примеру, недавняя партия рабов. «Но, — подумал Тургут, — Хаким, кроме того, наделен удивительной удачливостью. Хаким всегда оказывается в нужное время в нужном месте, где его ждет добыча, а он, предводитель галер, может торчать на „перекрестке“, как неверные называют место, где пересекаются морские пути, и не увидеть ни единого паруса за несколько дней». Нет, успокоил себя Тургут, он предпочитает держаться старых обычаев, ибо именно они возвысили его до звания предводителя. Это звание со всеми его преимуществами признанного главы всех корсаров Алжира даровал ему не дей, не диван, не интриганы-оджаки. У корсаров Алжира есть собственная гильдия, тайфа, собрание которой избирает вожака, однако имя того, кого до́лжно избрать, называет сам султан. Он назвал имя Тургута в знак признания заслуг его семьи, всегда служившей во флоте султана, ибо отец Тургута командовал военной галерой, а его самый прославленный предок, двоюродный дядя Пири, был предводителем всего турецкого флота.

Тургут тогда, получив эту новость, был и горд, и несколько встревожен. В то время он жил в столице империи и знал, что обеим его женам не захочется уезжать. Но о том, чтобы отклонить такую честь, не могло быть и речи. Воля султана священна. Так что Тургут сдал внаем дворец на берегу Босфора, издавна принадлежавший его семье, уложил вещи, простился с другими придворными и отплыл в Берберию со всей семьей и свитой на борту почтенной «Славы моря».

Конечно, Алжир показался им совершенным захолустьем по сравнению с утонченностью Константинополя. Но он и его семья сделали все возможное, чтобы приспособиться к здешней жизни. Он намеренно держался в стороне от местной политики и, как мог, старался быть примером для других капитанов, напоминая им о старых обычаях. Вот почему он по-прежнему носил одежду изысканную — широкие шаровары, великолепную безрукавку, халат и высокую войлочную шапку, украшенную брошью, каковую получил лично из рук Султана Султанов, Хана Ханов, Предводителя Верных и Наместника Пророка, Повелителя Вселенной.

Он не собирался покупать рабов на бадестане, пока на глаза ему не попался темноволосый юноша. Что-то во внешности этого молодого человека говорило, что когда-нибудь он станет сообразительным скривано, как здесь называют писцов, а будь он чуть помоложе, возможно, даже кучеком, хотя у самого Тургута никогда не хватало времени на этих искусных мальчиков-танцовщиков с их прелестями. И Тургут, повинуясь наитию, купил этого темноволосого, а потом — уж если купил одного, вполне естественным казалось купить и второго. Он вступил в торг за второго раба, потому что тот, вне всяких сомнений, был моряком. Тургут мог узнать моряка среди людей любой национальности, будь то турок или сириец, араб или русский, и чуял, что вторая покупка куда более оправданна. «Слава моря» была галерой, но у нее имелось и два огромных треугольных паруса, и на ней требовались люди, умеющие обращаться с парусами. Больше того, если очень повезет и окажется, что этот новоприобретенный ко всему прочему обладает еще и навыками корабельного плотника, от раба будет прямая выгода. В Алжире не хватает не только хорошего леса. Больше половины рабочих на галерных верфях — иноземцы, многие из них — рабы, и если новоприобретенный умеет пилить, тесать и пригонять брус, от него будет польза и в шлюпочной мастерской. Можно будет одалживать своего раба за поденную плату или вычесть стоимость его труда из окончательного счета за починку «Славы моря».

Для завершения сделки Тургут отправился вслед за пленниками на двор дворца дея. Там происходила заключительная часть торгов. Аукцион повторялся снова. Каждого раба заставляли встать на колоду и выкрикивали цену, начертанную у него на груди. Согласно обычаям, дей имел право купить человека за эту сумму, если первоначальный покупатель не увеличит свою цену. Тургут заметил, как всколыхнулась толпа зрителей, когда на колоде оказался белокожий толстяк. Для работника он был слишком дрябл и дебел, но уже первая цена на бадестане оказалась немалой, восемь сотен песо в испанской монете, или почти полторы тысячи алжирских пиастров. Интересно, не вызнал ли кто-нибудь тайком, в чем состоит ценность этого человека. Торгуя невольника, следует знать, что делаешь. Особенно если продается кто-то, достойный выкупа. В таких случаях торговля становится жаркой, обе стороны рассчитывают, сколько денег можно будет вытянуть из семьи и друзей неверного. Поэтому в ходу такая уловка: когда узников высаживают на берег, в их ряды внедряют осведомителей, которые делают вид, будто попали в такое же трудное положение. Они сходятся с вновь прибывшими и, улучив момент, когда тот или иной пленник впадает в полное уныние, выведывают подробности — какой собственностью те владеют на родине, насколько высокое положение занимают их семьи и какое влияние могут они оказать на свое правительство. Обо всем об этом затем доносят, и это сказывается на ценах на аукционе дея. В данном случае толстяк, очевидно, был англичанином, потому что именно драгоман — переводчик английского консула — отстаивал изначальную цену, а когда представитель дея, повысив ставку всего на пятьсот пиастров, вышел из игры, Тургут решил, что драгоман попросту дал взятку дею, чтобы в результате торгов толстяк был передан под опеку консула.