Торговаться за последнюю цену черноволосого юноши Тургуту, считай, и не пришлось. Тот казался слишком тонким в кости для того, чтобы использовать его как простого работника, да к тому же в городе был избыток рабов. Посему последняя цена в двести пиастров была вполне разумной, как и сумма в двести пятьдесят песо, которую пришлось заплатить за моряка, чье имя, судя по списку аукциониста, было Дентон. Если этот Дентон окажется корабельным плотником, то, по подсчетам Тургута, он будет приносить по шесть песо ежемесячно за работу на верфи.

Тургут выходил из Казбы вполне довольный своими покупками, когда столкнулся с человеком, избегать которого пытался несколько последних недель — с казнаджи, городским казначеем. Вот неудача! За Тургутом числилась недоимка по налогу с добычи, взятой еще тогда, когда его корабль был годен для плавания. Нет, предводитель галер не сомневался, что эта встреча — не случайность, потому что по обеим сторонам казнаджи шли два оджака, препоясанные, как положено, красными кушаками с ятаганами — церемониальными клинками. Эти оджаки, как очень хорошо сознавал Тургут, будут официальными свидетелями любого разговора.

— Поздравляю, эфенди, — пробормотал сборщик налогов после обычных любезностей и славиц падишаху. — Насколько я понял, вы купили двух прекрасных рабов. Желаю, чтобы они хорошо вам служили.

— Благодарю вас, — ответил Тургут. — Я постараюсь, чтобы от них была польза.

— Значит, ваш корабль будет скоро готов?

Казнаджи прекрасно знал, что «Слава моря» простоит на починке еще не меньше месяца, а покуда корабль стоит на берегу, у Тургута не будет никаких доходов и очень много трат, не последняя из которых — растущая стоимость самого ремонта. Быть предводителем галер — большая честь, но, на беду, жалования она не дает. Походы за добычей, корсо, — единственный способ для капитана, как и для его команды, заработать на жизнь. Подчиненные Тургуту начальники и свободные гребцы — примерно половина от общего числа — давно уже ушли от него и поступили на другие галеры. Гребцы-невольники принадлежали подрядчику, и Тургуту пришлось преждевременно разорвать договор. К несчастью, этим самым обиженным подрядчиком был все тот же казнаджи.

— Иншалла, мой корабль скоро будет на плаву, — спокойно ответил Тургут, сочтя за благо заплатить за небольшую отсрочку щедрым жестом, хотя сейчас это было ему не по средствам. — Вот два раба, которыми вы восхищаетесь. Не возьмете ли одного из них на время? Это доставит мне удовольствие.

Казнаджи поднял руку легким изящным жестом, принимая дар. Он получил то, что хотел, — возмещение за разорванный договор о найме. Когда предводитель галер разорится, что непременно произойдет, если древняя галера не будет отремонтирована в срок, этот раб без лишних проволочек станет его собственностью.

В глубине души казнаджи презирал Тургута. Он полагал, что этот человек слишком старомоден и считает себя выше алжирцев, поскольку явился из сераля, от султанского двора, и что одного из рабов, юного и черноволосого, он купил для любовных наслаждений. Забавно будет еще больше унизить предводителя, подвергнув этого юного красавчика жестокому обращению.

— Вы очень добры. Я восхищен вашей щедростью, и воистину это нелегкий выбор. С вашего разрешения я выбираю темноволосого. Однако с моей стороны нехорошо было бы использовать его в моем хозяйстве, так что я отдам его городу. Пусть бейлик направит его на общественные работы.

Он поклонился и пошел дальше, очень довольный результатом этой встречи — лучшего и не пожелаешь.

* * *

По дороге домой после столь неудачной встречи с казнаджи Тургут сообразил, что ему надобно сделать, чтобы вернуть себе обычное хорошее расположение духа. Занимаемый им дом был одной из привилегий, предоставленных званием предводителя галер. Четырехэтажный этот дом располагался почти в самой высокой точке города, откуда открывался великолепный вид на гавань и море. Дабы в полной мере использовать таковое расположение, Тургут велел разбить на плоской крыше сад. Слуги натаскали сотни корзин земли и устроили цветочные клумбы. Там же были высажены отборные сладко пахнущие кусты, а дюжина деревьев, растущих в больших кадках, затеняла то место, где Тургут любил сидеть, скрестив ноги, созерцая открывающийся внизу вид и слушая далекие звуки города. И вот, добравшись до сада на крыше, он велел принести свой любимый ковер. Это был ушак, старомодный анатолийский ковер, при изготовлении которого узелки завязывались на турецкий манер. По мнению Тургута, новейшие вошедшие в моду узоры, изобилующие тюльпанами, гиацинтами и розами, были слишком яркими, хотя он не мог не признать, что персидская манера завязывать узелки сообщала им более мягкую, более бархатистую поверхность. Но только ковер-ушак с узором из повторяющихся звезд годился для того, чтобы на нем стояла драгоценность Тургута, его китаб-и-бахрия.

Он терпеливо ждал, пока управляющий принесет украшенную прекрасной резьбой подставку, а потом и саму книгу. Тургут посмотрел на ее обложку и позволил себе несколько мгновений предвкушения, прежде чем открыть ее и насладиться содержанием. Конечно, существовали и другие варианты «Книги морского знания», как ее называют неверные. Разумеется, самым роскошным из всех существующих экземпляров владеет падишах — тот фолиант приготовили и расписали специально для Султана Султанов. Но экземпляр, лежащий сейчас перед Тургутом, был единственным в своем роде. Изготовленная полторы сотни лет назад предком Тургута, несравненным Пири-мореходом, книга карт морей и берегов с прилагаемым к ней собранием заметок о хождении под парусами передавалась в его роду вот уже шесть поколений. Это был неистощимый источник, из которого черпались все остальные версии книги.

Тургут подался вперед и открыл книгу наугад. Он знал на память каждую страницу, но всегда приходил в восторг от прозорливости человека, создавшего такую книгу. «Аллах не даровал возможности показать на одной карте все вышеупомянутые места, такие как гавани и воды у берегов Средиземного моря и рифы и мели в оных, — прочел он. — Посему знатоки сей науки начертали то, что они именуют „двух-частной картой“, с соответствующими мерными шкалами в милях, и начертано сие на едином пергаменте».

«Вот в чем заключен гений моего предка», — подумал Тургут. Человек, написавший эти слова, превосходил и верховного флотоводца султана, и великого военачальника. Он, кроме того, обладал любознательностью и прозорливостью, необходимыми, чтобы учиться и познавать, и щедростью, необходимой, чтобы дарить свои знания другим.

Тургут аккуратно развязал шелковые ленточки приложенной к «Книге» папки. Она содержала совершенно особую карту, также изготовленную Пири, карту куда более точную, поскольку в ней сводилось воедино все, что флотоводец смог узнать об огромном западном океане за проливом, разделяющим Испанию и Ифрикию. Эта карта изображала земли, лежащие далеко, очень далеко на заходе солнца, места, где никогда не бывал ни сам верховный флотоводец, ни предводитель галер, но о которых они знали понаслышке. Много лет Пири посвятил сбору и сопоставлению сведений, записанных в документах и судовых книгах неверных, как и в книгах мавров, чтобы составить эту карту, первую среди ей подобных во владениях падишаха, карту, которую копировали и которой восхищались во многих странах.