Двадцать девятого декабря Льюису исполнилось десять лет и сам он считал этот возраст особенно важным. Элизабет всегда украшала их места за столом к торжественному завтраку по поводу дня рождения: остролистом и маленькими белыми снежинками место Льюиса в декабре и нарциссами место Джилберта весной. В ноябре, надень рождения Элизабет, Джилберт посылал Льюиса пораньше в мокрый сад поискать там цветы, а затем они вместе высушивали их и старались красиво разложить вокруг ее столового прибора, сетуя на то, что они мужчины и не очень разбираются в таких вещах. Если погода стояла теплая, иногда на ее праздник сохранялись даже розы, и Льюис срезал их и нес в дом, роняя на траву опадающие лепестки. Что бы еще ни происходило на день рождения, какие бы ни были угощения и подарки, ничто не могло вызвать большее удовольствие, чем украшенный стол и необычное ощущение уголка сада внутри дома.

Джилберт произнес речь по поводу десятилетия Льюиса, которому в честь этого дня подарили велосипед и перочинный ножик. Велосипед пока был слишком велик для него — и это было хорошо, — а ножик оказался достаточно острым, чтобы можно было обстругивать довольно толстые палки, и Льюис был счастлив получить такие подарки.

Это был хороший год, и все они с удовольствием придерживались заведенных порядков, не стремясь каждый раз все переиначивать. По-прежнему оставалось какое-то странное опустошающее ощущение, что война закончилась и возврата к прошлому уже нет. Теперь все будет по-новому. Работа, занятия в школе и церковные ритуалы делали их существование нормальной человеческой жизнью, а ее основы казались достаточно прочными и ценными, чтобы за это стоило воевать и побеждать.

Во время весеннего семестра, когда снег еще не растаял, мальчишки из подготовительной школы Льюиса играли в регби на поле, где снег был перемешан с грязью. Летом они играли в крикет на хороших площадках с низкой зеленой травкой, которые были укатаны и за которыми постоянно следили. Льюис был капитаном команды по крикету. Тренер сказал, что назначил его капитаном не потому, что он был лучшим, а чтобы он проникся командным духом — он был мечтательным мальчиком и не слишком старался в чем-либо превзойти других. Он относился к типу ребят, которые популярны среди своих сверстников, потому что с ними легко — они не выдвигают особых требований. При общении с Льюисом часто складывалось впечатление, что к настоящему делу своей жизни он не приступал, и это привлекало к нему людей, потому что они не ощущали ответственности перед ним. Где он на самом деле витал мыслями, знал только он сам, и в этом он был очень похож на Элизабет. Он писал длинные рассказы и поэмы в классическом стиле о морских сражениях или о безрассудных кавалерийских атаках, но не для того, чтобы это кто-то читал, а просто потому, что это ему было интересно; когда он писал их, то мысленно путешествовал и делал этот мир справедливым.

Когда он приехал домой на летние каникулы, оказалось, что он очень вытянулся, и Элизабет пришлось поехать с ним в Лондон, чтобы купить ему новую одежду. Сначала они зашли в «Симпсонс» на Пиккадилли, а затем — в «Корнер-Хаус», чтобы выпить чаю. Льюис решил, что не может быть более ужасного дня, чем день, потраченный на покупки, но зато ему нравилось смотреть на все эти автобусы и машины, снующие вокруг них.

Повсюду им попадались строительные площадки или странные просветы на улицах, где такие площадки еще предстояло развернуть, и Льюис пытался угадать, на каких из них будет вести строительство компания Кармайкла. Ему нравилось думать об этом: это будет след, оставленный в городе его отцом.

Перед тем как ехать домой, Элизабет сказала, что, поскольку до отхода их поезда остается еще двадцать минут, они должны зайти в гостиницу рядом с вокзалом, где она собиралась немного выпить в баре.

Она взяла себе мартини, а Льюису досталась оливка из него. Льюис никогда прежде не пробовал оливки, и ему запомнился ее необычный вкус — солоноватый и с привкусом джина. Они едва не опоздали на свой поезд и, когда бежали по перрону, то и дело роняли сумки и коробки с обувью. Льюис заскочил в вагон первым и помог маме подняться, взяв у нее из рук пакеты. Он чувствовал себя взрослым, поскольку помог даме сесть в поезд, и гордился своей мамой, которая была такой красивой.

Дома их ждал полученный почтой школьный отчет об успеваемости Льюиса, и вечером состоялся обычный ритуал: отец читал отчет и задавал вопросы Льюису, а происходило это в гостиной; «разбор полетов» — так называл это отец.

Джилберт почему-то всегда удивлялся, когда Льюис приезжал домой на каникулы; ему каждый раз приходилось снова привыкать к сыну. Он знал, что Элизабет чувствовала себя более счастливой, когда Льюис был дома, что ей очень скучно все время оставаться одной. Она сама признала, что рисует не слишком хорошо, и хотя она любила делать это, трудно увлеченно заниматься чем-то, если знаешь, что ты в этом деле лишь посредственность. Частенько, когда во время школьных каникул Джилберт приезжал домой, он, войдя, видел стол, накрытый на троих, и ломал себе голову, кого она еще, черт побери, пригласила на обед, а только потом вспоминал, что сейчас каникулы и дома Льюис.

По будним дням Джилберт возвращался домой вскоре после половины седьмого. Поезд приходил почти в шесть двадцать; Джилберту надо было еще спуститься с платформы, сесть в свою машину и доехать до дома. Если погода была плохой, Элизабет и Льюис были в доме; Льюис обычно что-то читал у себя наверху, а Элизабет устраивалась в гостиной с книжкой и стаканчиком какой-нибудь выпивки либо в кухне разговаривала с Джейн. Джейн уходила в семь, а в восемь они ужинали. Зимой еду всегда разогревали, и она была не очень вкусной, но вот летом на ужин у них был мясной рулет или, если повезет, ветчина, которые было трудно испортить даже Джейн.

Лето было теплым и душным, и ближе к августу раскаленное небо и липкая жара начали раздражать взрослых. Детей же духота не беспокоила, они радовались, что не было дождя и они могли кататься на своих велосипедах. А дождя не было неделями, и при этом по-прежнему стояла жара. Погода словно соответствовала духу постоянного ожидания — безоблачное небо, унылая жара и сухая трава, как это бывает в засуху при полном безветрии, — а Элизабет томилась без Джилберта.

Когда Льюис играл на улице, она, погрузившись в мысли, часто бесцельно ходила из комнаты в комнату или выходила в сад и снова возвращалась в дом. Она пыталась придерживаться жестких правил относительно выпивки, но в ожидании хереса в половине первого утро для нее тянулось слишком медленно. Ей не разрешалось пить абсолютно ничего после кофе во время ленча, и ей приходилось приноравливаться, зная, что придется ждать своего коктейля до половины седьмого. Она понимала, что это не должно так много значить для нее и что очень важно сохранять контроль над собой, но часто ей было трудно вспомнить почему именно, ведь выпить казалось ей такой прекрасной идеей, тем более что Льюис еще во время ленча начинал беспокойно ерзать за столом и все время порывался уйти играть со своими друзьями.

Она любила, когда все эти друзья стучали в их дверь — славные лица, детские руки на поручнях лестницы: Том Грин и Эд Роулинс, Тамсин Кармайкл, Джоанна Наппер, братья Джонсоны и маленькая Кит позади всех.