Рассчитывая войти со своим кораблем в состав флотилии, направляющейся под командой Худа в Вест-Индию, Нельсон попросил адмирала о приеме. Для встречи с лордом он облачился в парадное одеяние, появившись в нем на борту флагманского судна. Некоему юному мичману вид капитана показался явно необычным. Мичман сей являлся третьим сыном короля Георга — принц Уильям, в недалеком будущем герцог Кларенс, а после смерти своего брата король Вильгельм IV.

Капитан Нельсон, судя по записи в дневнике принца Уильяма, больше походит на обыкновенного мальчишку, хотя самому принцу едва сравнялось семнадцать. «Он сразу обращал на себя внимание… Его гладкие, ненапудренные волосы были заплетены в тугую гессенскую косичку необыкновенной длины; вышедшие из моды полы плаща делали всю его фигуру еще более странной… Никого похожего ранее мне не встречалось, я даже представить не мог себе, кто бы это мог быть и что ему нужно у нас на борту. Мои сомнения, однако же, рассеялись, когда лорд Худ представил меня гостю. Сама его манера вести разговор несла в себе нечто неотразимо привлекательное, а живость, с которой он обсуждал профессиональные вопросы, свидетельствовала о незаурядности личности».

Принц Уильям казался странным малым: резкий в движениях, хамоватый, упрямый, порою задира и даже фигляр. В тринадцатилетнем возрасте его отправили на службу в королевский флот в надежде избавить подростка от дурного влияния распущенных старших братьев. Следует признать — несмотря на все недостатки, моряком он оказался неплохим, хотя отнюдь и не таким выдающимся, как сообщали его отцу старшие офицеры.

Нельсон, всегда необычайно высоко, едва ли не на грани обожествления, ставивший королевское достоинство, и сам рассыпался в похвалах принцу. Впоследствии он убедится: последний — сторонник самой суровой дисциплины на флоте, верящий в эффективность плети. Помимо того, он проявлял неудержимую склонность к грубым и неприличным анекдотам, не задумываясь рассказывая их в любой компании, а по любому поводу произносил длинные, скучные и часто совершенно не идущие к делу речи. Предстояло Нельсону узнать принца и как отъявленного бабника, снимающего девиц в каждом порту, завсегдатая борделей, жертву венерических заболеваний, шутника, предлагающего брачные узы самым неподходящим дамам. Тем не менее, едва познакомившись с юным принцем, Нельсон уверился что тот станет «прекрасным моряком… украшением нашего флота… Все мы будем гордиться им!» Он отзывался о принце как о человеке «доброго нрава, отнюдь не лишенном здравого смысла и вызывающем всеобщие симпатии», считая его «явно принадлежащим к лучшим по службе». В общем, заключал Нельсон, «я люблю его и как человека, и как принца крови».

Естественно, Нельсон ясно отдавал себе отчет в том, какую пользу можно извлечь из дружбы с сыном короля. «Дома у меня практически ничего нет, — сетовал он незадолго до описываемых событий. — Имя Нельсона никому не известно. Но скоро все может перемениться». И вот теперь, произведя хорошее впечатление на лорда Худа, некогда доброго друга его дяди Мориса Саклинга, сблизившись с принцем Уильямом, Нельсон имел веские основания писать Уильяму Локеру, что наконец-то обрел надежную опору, которую постоянно искал после смерти капитана Саклинга. Лорд Худ относился к нему как к родному сыну. «Он откликается буквально на всякую мою просьбу, — делился с товарищем Нельсон. — То же самое я могу сказать и о принце».

Возможность укрепить дружеские связи представилась, когда, к большому неудовольствию принца Уильяма, представители американского конгресса и английского правительства достигли в Париже соглашения о прекращении огня. Сразу вслед за этим принца отправили с официальным визитом доброй воли в Гавану, представляющую собой самое важное звено в цепи, соединяющей Испанию с ее владениями в Карибском бассейне и обеих Америках. Ему предстояло отплыть с эскадрой, сопровождаемой «Албермарлом», а капитана Нельсона назначили адъютантом принца. Как впоследствии оказалось, Нельсон в данном качестве сослужил добрую службу, ибо принц, как всегда, проявил слабость к женскому полу, влюбившись в одну из дочерей адмирала — командующего морскими силами на Кубе, в результате чего «его королевское высочество мог и не вернуться в Англию, если бы капитан Нельсон вовремя не распознал угрозу, нависшую над его венценосным другом, и не дал команду немедленно выйти в море».

О Господи, как все это не похоже на счастливую Англию!

Принц и капитан Нельсон — с сорока галлонами рома в подарок капитану Локеру — вернулись в Англию 26 июня 1783 года, с разницей буквально в несколько часов. А вскоре лорд Худ взял Нельсона с собой в Сент-Джеймский дворец — король, наслышанный о дружбе многообещающего и очевидно весьма достойного молодого офицера со своим беспутным сыном и чрезвычайно заинтересованный в укреплении этой дружбы, пригласил капитана в Виндзорский замок. Здесь Нельсону предстояло напутствовать принца, вскоре отправляющегося в Ганновер для изучения французского и немецкого языков. Королевская семья справедливо полагала — пребывание там, под присмотром педагогов, поспособствует улучшению манер и речи принца больше, нежели грубая и суровая корабельная жизнь.

Как со своей стороны считал принц, совершенствование французского не повредило бы и будущей карьере Нельсона. Последний с ним вполне согласился: человек, владеющий французским, лишь «украшает общество». К тому же в случае возобновления войны с Францией знание языка наверняка пригодится, особенно при общении с капитанами судов, ставших добычей победителя. Таким образом, получив в адмиралтействе шестимесячный отпуск и найдя себе спутника в лице капитана Джеймса Макнамары, с которым он познакомился в Америке, Нельсон тронулся в путь. «Состояния я на войне не нажил, — писал он накануне отъезда в характерном для себя стиле сахарному магнату из Шотландии Скотту Россу. — Но убежден — и отношение людей меня в этой уверенности укрепляет, — я ничем не запятнал своей репутации. Надеюсь, могу утверждать — честь для меня выше, намного выше богатства».

Мотив, повторяющийся вновь и вновь. Нельсон неустанно уверяет своих многочисленных корреспондентов: он — человек чести, долг для него священен. Не ставь он честь так высоко, наверняка бы обогатился. «Я отвергаю любые инсинуации, направленные против моей чести, — отрезал он как-то в разговоре с чиновниками из Бюро по снабжению. — Нельсон так же далек от самой мысли о корысти и низости, как небо от земли». «Если я чем и могу похвастать, — пишет он в очередной раз, — так это тем, что никто не может упрекнуть меня во лжи».

После приятного четырехчасового морского путешествия по Ла-Маншу Нельсон и Макнамара высадились в Кале и направились в гостиницу, принадлежащую некоему мсье Грансиру, мать которого, как писал Нельсон капитану Локеру, содержала ее, когда Хогарт писал «Ворота в Кале». Сначала они собирались двинуться оттуда в Сен-Омер, но он, по словам Нельсона, являлся «городком грязным и тусклым», и друзья, переменив планы, решили направиться в Булонь. Туда ходил дилижанс, вмещающий до тридцати пассажиров, но агроном и бывалый путешественник Артур Янг остерег их: такая поездка — испытание не из легких. Внутри грязь, народу полно, а пассажиры-французы так оглушают пением всяких похабных песенок, что лучше уж «на своих двоих передвигаться».