– Нет, – поспешно отвечал он. – Уильям был регентом в хоре. У него великолепный бас. То есть был. Вся церковь наполнялась звуком его голоса, и я… – Он глубоко вздохнул. Только бы не сбиться с мысли. – В то утро он не пришел к мессе, и Роберта не пришла. Я беспокоился. Тейсы никогда не пропускали воскресную службу. Вот почему я пошел на ферму.

Офицер, куривший сигару, прищурился, рассматривая священника сквозь облако едкого дыма.

– Вы всегда наведываетесь к прихожанам, если они пропускают мессу? Держите их в строгости?

Сигарета догорела до самого фильтра. Пришлось загасить ее.

Блондин тоже загасил свою, не выкурив ее и наполовину, снова вытащил портсигар и протянул его священнику. Вновь пошла в ход серебряная зажигалка. Вспыхнул красный огонек, заструился дым, увлажняющий гортань, успокаивающий нервы.

– Главным образом я сделал это ради Оливии. Следователь заглянул в рапорт.

– Вы имеете в виду Оливию Оделл? Отец Харт обрадованно закивал.

– Понимаете, они с Уильямом Тейсом только что обручились. В то самое воскресенье вечером должно было состояться оглашение. Она несколько раз звонила ему после мессы, но никто не отвечал. Вот она и попросила меня помочь.

– Почему она сама не пошла?

– Она хотела пойти, но не смогла из-за Бриди, то есть из-за ее селезня. Селезень потерялся, и Оливии пришлось его искать. Она не могла уйти из дому, пока он не нашелся.

Полицейские в недоумении уставились на священника. Отец Харт покраснел. Все это звучит так глупо! Надо попытаться объяснить.

– Видите ли, Бриди – дочка Оливии. У нее есть ручной селезень. Не совсем ручной, конечно, но все-таки… – Как рассказать этим людям обо всех причудах и особенностях обитателей его прихода? Им уже и то странно, что большинство жителей английской деревни – католики.

Блондин заговорил вновь, очень мягко:

– Значит, Оливия и Бриди занялись поисками селезня, а вы отправились на ферму.

– Да-да, вот именно. Спасибо, – благодарно просиял отец Харт.

– Расскажите, что произошло, когда вы туда пришли.

– Сперва я подошел к дому, но там никого не оказалось. Дверь была не заперта, я еще подумал, что это очень странно. Уильям всегда закрывал все на замок, если куда-нибудь отлучался. Это у него вошло в привычку. Он и мне говорил, чтобы я запирал церковь, когда ухожу, По средам, после спевки хора, он не покидал церковь, пока все не разойдутся, и сам проверял, не забыл ли я запереть дверь. Такой уж он был человек.

– Значит, вы встревожились, когда обнаружили, что дверь осталась незапертой? – предположил блондин.

– Да, конечно. Хотя и средь белого дня, в час пополудни. Поэтому, когда на стук никто не ответил, я решился войти в дом. – Священник словно извинялся за свой поступок.

– Там ничего необычного не было?

– Абсолютно ничего. В доме было прибрано, у них всегда очень чисто. Да, только… – Он отвел взгляд к окну. Разве он сумеет им объяснить?

– Что?

– Свечи сгорели полностью.

– У них нет электричества?

Отец Харт печально поглядел на своих собеседников:

– Церковные свечи. Они должны гореть всегда. Круглые сутки.

– Вы имеете в виду – перед святыней?

– Да-да, вот именно. Перед святыней, – поспешно согласился он, торопясь продолжить свой рассказ. – Когда я увидел эти свечи, я сразу понял – что-то случилось. Ни Уильям, ни Роберта никогда бы не допустили, чтобы свечи погасли. Я прошел через весь дом. А потом, через черный ход, к хлеву.

– И там…

Что еще остается рассказать? Войдя вовнутрь, он сразу погрузился в мертвящую тишину. Снаружи, с ближнего пастбища, доносилось блеяние овец, пение птиц славило царящий повсюду порядок и мир. Но здесь, в хлеву, наступило молчание, ледяное молчание, словно в аду. Едва священник отворил дверь, в ноздри ему ударил душный, терпкий запах недавно пролитой крови, этот запах заглушал ароматы навоза, зерна и гниющего сена, неотвратимо, вопреки его воле, притягивая вошедшего к себе.

Роберта сидела в стойле на перевернутой бадье. Крупная девица, пошла в отцовскую породу и окрепла на крестьянской работе. Девушка сидела неподвижно, уставившись не на распростертый перед ней безголовый труп, а на противоположную стену, будто изучала неповторимый узор, в который сложились трещины на известке.

– Роберта! – тревожно окликнул ее Харт. Он чувствовал, что все его внутренности сжались в тугой комок и тошнота поднимается к горлу.

Ответа он не дождался – ни вздоха не сорва-эсь с ее уст, ни малейшего жеста не последовало.

Он видел лишь широкую спину Роберты, мясистые ноги она поджимала под себя. Подле девушки лежал топор. И только в эту минуту, глянув поверх ее плеча, священник вполне отчетливо увидел изувеченное тело.

– Я сделала это. Я рада. – Вот и все, что она наконец сказала.

Отец Харт зажмурился, отгоняя от себя тягостные воспоминания.

– Я вернулся в дом и вызвал Габриэля.

На миг Линли представилось, что священник имеет в виду не кого иного, как архангела. Этот нелепый маленький человечек, с трудом продиравшийся сквозь дебри своего запутанного повествования, вполне мог поддерживать контакт с миром иным.

– Габриэля? – напряженно переспросил Уэбберли. Линли догадался, что терпение его начальника уже истощилось. Он быстро перелистал полицейский отчет, надеясь натолкнуться на это имя. Ага, вот оно.

– Габриэль Лэнгстон. Местный констебль, – пояснил он. – Насколько я понимаю, отец Харт, констебль Лэнгстон тут же позвонил в Ричмонд, в полицию?

Священник кивнул. Он с тоской глянул в сторону портсигара. Линли открыл его и в очередной раз пустил сигареты по кругу. Хейверс отказалась, священник тоже было отказался, но Линли, чтобы подбодрить его, сам взял третью сигарету. От непрерывного курения в горле уже саднило, но Линли понимал, что им не дослушать эту историю до конца, если в организме рассказчика иссякнет запас никотина, а святому отцу почему-то требовался товарищ, разделяющий с ним его вредное пристрастие. Линли с отвращением сглотнул, мечтая о стаканчике виски, зажег сигарету и оставил ее бесцельно тлеть в пепельнице.

– Из Ричмонда приехали полицейские. Все произошло очень быстро. Они… они забрали Роберту.

– Этого следовало ожидать. Она призналась в убийстве, – произнесла Хейверс, поднимаясь со своего места и отходя к окну. Жесткая интонация ясно давала понять, что с точки зрения сержанта полицейские напрасно тратят время на беседу с глупым стариком. Им следовало давно уже мчаться на север, к месту события.

– Многие люди ложно обвиняют самих себя, – заметил Уэбберли, взмахом руки приказывая сержанту вернуться на место. – У меня скопилось уже двадцать пять признаний в убийствах, совершенных нашим Потрошителем.