С тех пор Алексей Михайлович был вхож в святая святых: в архив Виктора, в хранилище негативов и пробных отпечатков. Он знал его содержимое лучше самого автора, так что когда Виктору нужно было срочно найти старый негатив и сделать с него отпечаток, он давал Алексею Михайловичу ключи и просил "порыться там-то и там-то, год, приблизительно, такой-то... ну, ты сам сориентируешься, приятель..." - и Алексей Михайлович ориентировался.

Вскоре после того, как они с женой поговорили о гипотетической фотографии Кати, Алексей Михайлович предложил Виктору навести полный порядок в его архиве. К тому времени уже появились персональные компьютеры, и Алексей Михайлович предложил создать базу данных, куда был бы занесен буквально каждый кадр, сделанный Виктором, начиная с самых первых, еще детских работ, которые, - с улыбкой сказал Алексей Михайлович, - когда-нибудь будут использованы в книге, посвященной творчеству выдающегося мастера художественной фотографии... - Которую ты и напишешь, - серьезно ответил на это Виктор. - А почему бы и нет? - еще серьезнее сказал Алексей Михайлович и зримо представил себе выгоды этой работы для них обоих.

- Тем более, - сказал он, - есть смысл расчистить и подготовить заранее поле для будущей деятельности.

- Вот и расчищай, Авгий, - согласился Виктор.

- Вообще-то, расчищал, помнится, Геракл, а дерьмо принадлежало как раз Авгию...

- Ладно, помиримся на том, что дерьмо было конское, а Авгию принадлежали конюшни - и за работу, Геракл!

Работа оказалась сложнее, чем предполагал Алексей Михайлович, многие негативы пришли от времени почти в полную негодность, большинство были просто порезаны на куски по пять-шесть кадров и свалены в коробки от слайдов, их пришлось заново промывать, сушить и делать бесконечное множество пробных отпечатков, но зато Алексей Михайлович изучил досконально весь архив Виктора, и убедился, что снимка обнаженной Кати, о котором как о реально существующем говорила жена, не существует. Был, правда, целый раздел, посвященный Кате: по просьбе сестры Виктор фотографировал у нее на свадьбе, часто снимал ее с мужем в дружеской компании, ее с ребенком и ее ребенка отдельно - был своего рода домашним фотографом Кати почти в той же мере, в какой был домашним фотографом Виктории. Но это были именно домашние, бытовые снимки, и ничто не говорило о том, что Виктор пытался использовать Катю в качестве модели.

Зато разбирая самые древние накопления, Алексей Михайлович наткнулся на кадр, который заинтересовал его чрезвычайно. Вначале он обнаружил старый негатив. Один из великого множества негативов - но почему-то на него он сразу сделал стойку. И быстро-быстро отпечатал пробную фотографию. Затем, вглядевшись в нее уже не при красном свете, а при свете дня, бегом вернулся в лабораторию и отпечатал несколько снимков: небольшой, карманного формата, средней величины и, наконец, огромный, настоящий плакат на рулонной бумаге шириной около метра. Плакат он повесил на стену и долго разглядывал, хотя и без того был убежден, что на снимке, сделанном издали, при помощи телеобъектива, запечатлена его старая знакомая К. а рядом с ней - он сам.

Но о том, что это он, мог догадаться только Алексей Михайлович, помнивший тот летний вечер, когда их могли заснять издали, из засады, потому что за долю секунды до того, как фотограф щелкнул затвором, Алексей Михайлович поднял обе руки, чтобы поправить волосы, растрепанные во время их с К. занятий любовью, и совершенно закрыл ладонями лицо.

- Можно подумать, что он плачет, - сказал Виктор, когда они уже вдвоем, два профессионала, деловито рассматривали увеличенный снимок.

- Точно. Хотя если приглядеться, все-таки видно, что человек просто приглаживает волосы. А кто это? - как можно равнодушнее спросил Алексей Михайлович. - Ты его знаешь? Или ее?

- Нет. Просто случайные прохожие. Я тогда только что купил телеобъектив и баловался потихоньку. Снимал людей издали. И мне нравилось, что я их вижу, а они меня нет. Это меня как-то возбуждало, понимаешь?

- Еще бы. Особенно девочек, небось, снимал в коротких юбчонках?

- Да уж не без этого...

- Школьниц. Ты же педагогом был тогда, правильно? Подкарауливал, небось, учениц из своего класса, снимал тайком во время игры в классики, когда ветерок задирал юбчонки. Или предлагал снять где-нибудь на фоне классной доски, исписанной формулами, обнаженной... Да ты не красней: иногда это искусство, а не порнушка. Зависит от того, кто снимает и зачем. У тебя - искусство. И кажется, что-то в этом роде мне попадалось.

- Это вряд ли...

20

История шестерых, которую я рассказываю, в жизни продолжала бы оставаться историей шестерых бесконечно долго и тем самым перестала бы быть историей, поводом для повествования, потому что в жизни с людьми обычно ничего не происходит и рассказывать не о чем.

Каждому знакомо это чувство: жизнь тянется и тянется сама по себе, не интересуясь нами, новый день отличается от предыдущего только датой на календаре, каждый день делаешь одну и ту же работу, встречаешься с одними и теми же людьми, говоришь одни и те же фразы, и то и дело, не выдержав однообразия, произносишь в сердцах: хоть бы что-нибудь случилось в конце концов! Хоть что-нибудь! Пусть мне будет хуже, но только не так, как сейчас!

К счастью для нас, обычных людей, созданных для обычной жизни, а не для великих потрясений, высказанное в сердцах пожелание почти никогда не сбывается. Жизнь консервативна по сути своей. Она старается уберечь нас от событий, чтобы потом, став старше и мудрее, мы могли оглянуться назад и сказать: жизнь была прожита не так уж и плохо. Дай бог нашим детям и внукам прожить не хуже...

Не знаю, кто из шестерых оказался самым нетерпеливым, кто более других прогневал верховное божество, отвечающее за людские судьбы, подозреваю, что это был во всяком случае не муж Виктории, Алексей Иванович, человек уравновешенный и спокойный, склонный к мирному созерцанию, а не к преобразованию действительности, что и должно быть свойственно истинному художнику. Но именно ему пришлось ответить за чье-то нетерпение. Причем ответить самым радикальным способом: Алексей Иванович вновь превратил шестерку в пятерку после того, как неожиданно умер, погиб при странных, так до конца и не выясненных обстоятельствах.

С тех пор равновесие, установившееся между двумя супружескими парами, пятым элементом - Катей и шестым - Виктором, было непоправимо нарушено.

Первой заметила шаткость своего нового положения Катя. Она продолжала оставаться несчастной родственницей Виктории, однако ценность ее несчастья, весьма относительного, резко упала в сравнении с абсолютным, непоправимым несчастьем Виктории. К тому же ее несчастье с годами поизносилось - как поизносилась и требовала срочной замены дубленка, которую Алексей Михайлович столько лет подавал ей в фойе филармонии - всегда после того, как подаст роскошную шубу Виктории, - и новое роскошное несчастье Виктории слишком выигрывало на фоне несчастья Кати, точно так же, как ее новая роскошная шубка на фоне ветхой Катиной дубленки.