Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видимо, довольная своей сомнительной остротой, она сама же ей и посмеялась, после чего, вероятно вспомнив о чём-то важном, легонько хлопнула себя ладонью по лбу и укоризненно покачала головой.
– Ой, какая же я всё-таки эгоистка! Всё о себе да о себе. А о папуле чуть не забыла. А он такой скромник и молчун, что и не напомнит о себе. Познакомься, фраерок, это мой папка, – она кивнула на своего не произнёсшего до сих пор ни единого слова собеседника, стоявшего чуть поодаль, у соседней стены, и молча внимавшего её речам. – С его дубиной ты уже познакомился, и, поверь мне, твоё счастье, что ты выжил после этого. Потому что силища у моего папашки немереная! Бывали случаи, когда он и без биты, просто ударом кулака, отправлял людишек на тот свет. Так что ты ещё легко отделался. Крепкая, видать, у тебя башка. Счастливец!.. Хотя, – прервала она себя, прыснув от смеха, – что это я говорю? Какой ты нахрен счастливец?! Для тебя лучше было бы, пожалуй, испустить дух сразу, без лишних мук. Нас с папулей это, конечно, немного огорчило бы – мы лишены были бы сегодня нашей любимой потехи, – но вот для тебя это был бы, наверно, наилучший исход. Потому что, скажу откровенно, как на духу, ничего хорошего, ничего из того, на что ты, вероятно, рассчитывал, идя сюда, – а на что такие кобели, как ты, рассчитывают, догадаться нетрудно, – тебя здесь не ждёт. А ждёт тебя – уж ты поверь мне! – такое, что ты не раз и не два горько пожалеешь, что не окочурился сразу же, от удара папашкиной биты… О том же, что ты встретил меня сегодня и попал сюда, в этот уютненький домик, ты небось уже пожалел, а? – Она присела на корточки рядом с Гошей и с язвительной усмешкой заглянула в его бледное, осунувшееся лицо.
Гоша не ответил. Он не в силах был пока что – и от пережитого потрясения, и от крайней физической слабости – вымолвить ни слова и только растерянно и недоумевающе смотрел в устремлённые на него широко распахнутые изумрудные глаза, горевшие каким-то странным, как будто безумным огнём. И лишь чувствовал, как вместе с кровью по его венам постепенно разливался холодный липкий страх, от которого замирало сердце, по телу пробегала то и дело мелкая дрожь и, казалось, трудно становилось дышать.
– Что, от страха язык отнялся? – Угадав его состояние, весело воскликнула Алина. Она поднялась и отступила на шаг, по-прежнему не сводя с него сверкающего, насмешливо-пренебрежительного взгляда. – В зобу дыханье спёрло? А ведь совсем недавно, когда убалтывал меня, такой говорливый был, такой красноречивый! Так и сыпал словами, точно горохом… И ведь добился-таки своего, уговорил: я пошла с тобой. Правда, не совсем туда, куда ты хотел. Ты думал попасть в рай, а попал в ад! – Сделав ударение на последнем слове, она с многозначительным видом умолкла, словно давая ему возможность хорошенько уразуметь смысл её речей. Затем снова озорно улыбнулась и тряхнула густыми, рассыпанными волнистыми прядями волосами; за то время, что Гоша был без сознания, она изменила причёску и туалет: распустила волосы по плечам и накинула на себя свободную, чуть широковатую ей голубую футболку с надписью большими буквами «Fuck off!».
– Ну вот, пожалуйста! Я опять заболталась, увлеклась и забыла про своего любимого папочку. А он, мой бесценный молчун, стоит тихонько в сторонке и даже не напомнит о себе. Ну, подойди же сюда, папуля, покажись нашему дорогому гостю. А то он в первый раз наверняка и разглядеть-то тебя как следует не успел. – И она махнула рукой своему безмолвному напарнику, который, повинуясь её жесту, вышел из полутёмного угла на освещённую середину помещения и остановился напротив Гоши.
Тот перевёл на него взгляд и окинул с головы до ног его мощную, по-прежнему обнажённую по пояс фигуру, казалось, загораживавшую собой полкухни. Это был необыкновенно крупный, ширококостный, хотя и не слишком высокий ростом, атлет с яйцеобразной – немного сужавшейся кверху – головой без единого волоса, необъятной грудью, покрытой затейливой татуировкой, и длинными, как у обезьяны, могучими руками, огромные кисти которых то и дело сжимались в пудовые кулаки, точно готовясь нанести удар. При малейшем движении под кожей у него набухали и перекатывались крепкие, как сталь, мышцы, убедительно свидетельствовавшие о его нечеловеческой мощи; нечего было и думать о том, чтобы померяться с ним силами: он без особого труда раздавил бы любого противника обычной комплекции.
Но ещё больше, чем богатырское телосложение, обращало на себя внимание его лицо – почти квадратное, с крупными, резко обозначенными чертами и глубоко посаженными маленькими глазами, неподвижное, лишённое всякого выражения и эмоций, – то ли лицо человека, полностью погружённого в себя и отрешившегося от окружающего мира, то ли, – что, как показалось Гоше, было ближе к истине, – лицо идиота, совершенно неспособного к какой-либо умственной деятельности и годного лишь на то, чтобы беспрекословно исполнять чужие приказы. И исполнял он их – разбитая Гошина голова была ярким тому подтверждением – очень старательно и искусно, порой даже чересчур старательно.
– Вот, познакомься, это мой папка! – с неподдельной гордостью представила его Алина, окинув его громадную монолитную фигуру восхищённым плотоядным взглядом. – Прошу, как говорится, любить и жаловать. Хорош, правда? Настоящий мужик! Сильный, надёжный, любящий. Мечта любой нормальной женщины. С ним я как за каменной стеной… Не чета таким блудливым хлыщам, как ты, думающим только о том, как затащить девчонку в постель, напакостить, а потом слинять.
Полюбовавшись ещё некоторое время своим, как и прежде, безмолвствовавшим, смотревшим в одну точку, будто окаменевшим «папкой», она повернулась к Гоше и, взмахнув тонкими дугообразными бровями, проговорила:
– Но ты не подумай только, что он мой настоящий папик. Не-ет! Я, конечно, немного извращенка, но не до такой степени, чтобы трахаться с родным отцом. Это было б чересчур даже для меня! Своего биологического папашку я