О, заманчивые перспективы! Как же вас реализовать, думала двадцатилетняя Лана, и ответ находила только в своем отражении. Разве мужчинам не нравятся такие пухлые губки, как у нее? А такие большие… красивые глаза? А грудь, поднимающаяся из пуш-апа, соблазнительно пышная и округлая? А эти ноги? Разве это нельзя назвать стартовым капиталом в ее бизнес-плане?

Поначалу она делилась этими мыслями с мамой. Та качала головой:

– Света…

– Лана!

– Лана, а ты не подумала, что будет с тобой, если этот твой будущий богатый мужик… ну, например, уйдет к другой?

– От меня не уйдет! И еще я все у него отсужу!

– А если он, не дай бог, помрет?

– Мне останется богатое наследство!

– А если у него уже полно таких наследников?

– Найду другого, – зло сказала Лана, которой надоели эти придирки. – И вообще, хватит моих будущих мужиков хоронить. Не успели они в меня влюбиться, как ты их уже закопала…

– Да пойми ты, Лана, – втолковывала мать, – нельзя ни от кого полностью зависеть! Это же рабство какое-то, а не то, что ты себе напридумывала! Это значит, он тебя купит, а ты будешь ему прислуживать и упаси бог тебя поперек слово ляпнуть или что-то свое задумать – выпрет же на мороз, найдет другую, сговорчивую… А если дети будут? Я вас двоих не смогу прокормить, а ты и сама прокормиться не можешь.

– Меня – не выпрет, – отрезала Лана, – думаешь, если ты неудачница, то я на тебя насмотрюсь и такой же стану? Нет, мама, я наоборот: посмотрела на тебя и никогда такой лохушкой не буду.

«Лохушка»-мать приуныла и больше эту тему не поднимала. Лана торжествовала – внешностью и фигурой она пошла в маму и знала, что та растранжирила свой «стартовый капитал» на скорое студенческое замужество, на пахоту в огородах у свекрови, на ссаные пеленки ее, Ланы, и ее брата Левушки, на лечение отца от затяжного алкоголизма, на унылую работу вечной операционистки. «Капитал» она по бедности снаряжала в дешевые платья, выглядящие смешно, в тертые ношеные пальто с воротником из «чебурашки», в вечно стоптанные сапоги, которые таскала по три сезона. Никогда не красилась, не следила за кожей, и сетка морщин, обвисшие щеки, складки, пятна – все это пугало Лану и внушало ей отвращение.

Нет, нет, она никогда не сделает с собой подобного!

Мироздание было благосклонно к Лане и совершило нечто, что полностью подтверждало ее теорию, хотя поначалу ударило наотмашь. Пединститут, в котором Лана с горем пополам отучилась два курса, сообщил ей об исключении. Этого следовало ожидать – Лана появлялась там крайне редко. «Бабский курятник», как она называла институт, ее совершенно не интересовал. Ее интересовали мужчины.

После этого удара (ведь нужно было как-то сообщить родителям?) мироздание смилостивилось и одарило Лану звонком от преподавателя, теперь уже бывшего.

Павлу Семеновичу Орешкину было всего сорок два, он носил пиджак поверх свитера-водолазки, джинсы и кроссовки и очень старался подражать одному известному в то время циничному доктору из американского сериала.

Лане он нравился, как любой мужчина, имевший иномарку и не имеющий брюха. Напускной цинизм Павлу Семеновичу шел, небольшая развязность – тоже, и в него были влюблены как минимум десять девчонок разом, но он берег свою репутацию и в интрижках со студентками замечен не был.

Оказывается, это не относилось к его бывшим студенткам, о чем он и сообщил Лане в телефонном звонке, в котором посетовал, что не увидит больше перед собой ее прекрасных колен, навевающих мысли об Эдеме и бесстыдстве, порожденном наивностью…

Лана навела справки. Орешкин оказался женат и имел двоих детей. Помимо этого и работы преподавателем он имел неплохой пассивный доход: в Петербурге сдавались туристам несколько принадлежащих ему квартир.

Не очень жирно, но почему бы и нет?

И Лана согласилась на встречу с кофе. В кофе добавили ликера, Лана качала ножкой, невинно-бесстыдным образом задевая колено Павла Семеновича, пока он рассказывал ей об интереснейшем сюжете славянской мифологии: Нави и Прави, разделенной сторожицей-бабой и избушкой на куриных ножках…

Он действительно был умен и рассказывал интересно, но быстро понял, что спутницу волнует не его ум. Галантно предложил ей пальто, галантно усадил в свою «мазду» и покатил по улицам в маленькую новую «однушку», обставленную на скорую руку – в тумбочках и шкафах не было вещей, но валялись надорванные обертки от презервативов.

Лана подарила ему свою невинность и сполна отыграла весь спектакль: и нежные стыдливые слезы, и раскаяние, и муки совести. Физически же она не почувствовала ничего: в какие-то моменты было щекотно, в какие-то приятно, в какие-то – просто смешно. Особенно смешно было, как Павел Семенович старательно развешивал свои брюки и рубашку, боясь их помять, а после внимательно оглядывал себя, разыскивая зацепившийся светлый Ланин волосок, нашел его и смыл в туалет.

Это было смешно. И мерзко одновременно.

Но Лана уже наметила цель: ее цель – стать женой этого мужчины. Уговорить его переехать в Питер, поближе к его квартирам, стать рантье в доле, покорить северную столицу вопреки маме и ее раннему варикозу.

Сначала ей казалось, что к цели она идет довольно-таки бодро. Уже через пару недель она въехала в «однушку» и принялась ее обживать. Через месяц она получила в подарок толстое витое кольцо из белого золота. Еще через месяц – абонемент в фитнес-клуб, не премиум-класса, конечно, но и не качалку в полуподвальном помещении.

За каждое достижение она хвалила себя: за то, что умела готовить изысканные ужины при свечах, за то, что в постели была изобретательна, как жрица культа похотливого божка, за то, что умела сочувственно слушать и восхищаться любым словом своего мужчины.

Через три месяца Лана пошла в потайную атаку: она купила и подарила Павлу дорогой и очень стильный галстук.

– Твои студентки сойдут с ума… – прошептала она ему на ухо, обвивая его сзади руками и ногами, прижимаясь к его спине умащенным роскошными ароматами масел телом.

Все это: масла, деньги на подарки и прочие безделушки она получала от него же. Если ей, любовнице, достается так много, то сколько же достается жене?

Про жену Лана знала немногое: некрасивая, растолстела, с ней скучно, секса с ней нет уже два года, но она хорошая мать и прекрасно воспитывает сыновей. Однако – сердце ее Паши принадлежит, конечно же, ей, Лане.

И поэтому так больно было услышать, что подарок замечательный, галстук очень красив, но, пожалуй, он оставит его здесь.

– Почему? – спросила Лана. – Не понравился?

– Галстуки – это довольно интимный подарок, – сказал Павел.

– И что? Мы