В охотку и по холодку работа у меня спорилась. Я довольно успешно растопил уличную печурку и поставил варить пойло, накормил птицу. Дальше мне предстояло накосить траву для коровы, которую почему-то нельзя было отправить пастись самостоятельно. Тут дело застопорилось. Технологию косьбы из стихотворения Кольцова я вспомнил: «Раззудись плечо! Размахнись рука! Пусть пахнет в лицо ветер с полудня!.. Зажужжи, коса, как пчелиный рой! Молоньей коса засверкай кругом!» — но на этом мои успехи кончились. Плечо зудело, рука разворачивалась, а вот коса то втыкалась в землю, то сшибала верхушки травы. С горем пополам удалось выкосить малый лужок, после чего пришлось бросить эту авантюрную затею.

Как у большинства городских жителей, опыт сельской жизни у меня нулевой. Теперь, при сложившейся ситуации, появилась возможность совместить доброе дело и утолить любопытство.

Мне было интересно узнать не то, как на деревьях растут булки, а разобраться в логике организации крестьянского хозяйства.

По идее, вековой практикой селянами должна была быть выработана самая рациональная модель. Любая продуманная технологическая цепочка должна давать максимальную отдачу при минимальных затратах сил и средств.

Разбираясь на практике, как расположены службы и строения, где складируются отходы и тому подобное, мне показалось, что я нашел достаточно много непродуманных, нерациональных решений.

Однако делать окончательные выводы я поостерегся, памятуя об «умном» барине, часто описываемом в русской литературе, пытающемся сходу, по рациональному западному образцу, перестроить русскую сельскую жизнь.

Такой «рационализатор» всегда вызывал насмешку у крестьян, и все его усилия сходили на нет, сталкиваясь с традициями.

С другой стороны, результаты которых добилось наше крестьянство, причем не только в советский период, ставили под сомнение безоговорочную веру в гениальность наработанных тысячелетиями традиционных методов хозяйствования.

Короче говоря, я решил, используя новый опыт, попытаться разобраться в неразрешимом: почему мы всегда так плохо живем…

Когда жара усилилась и мой энтузиазм привял, я вернулся в дом. Хозяйка, как ей было велено, лежала, вытянувшись на спине, на голой лавке.

— Ты, сударь, что-то заработался, — сказала она, когда я вошел в ее комнату, — случаем, сам не из крестьян будешь?

— Нет, из горожан, и в настоящую деревню попал впервые в жизни.

— Значит, есть в тебе наша, крестьянская кровь.

Я прикинул, кто из известных мне пращуров крестьянствовал, но так никого и не вспомнил.

Вроде была когда-то в нашем роду красавица-крестьянка, из-за женитьбы на которой далекий прадед испортил военную карьеру и перессорился со всеми родственниками…

— Я, Марфа Оковна, точно не помню… Вроде была какая-то прабабка крестьянка.

— Так ты, что, и предков своих не знаешь?

— Откуда! Великих людей среди них не было, а о простых смертных память короткая. Дай Бог до прадеда. Обидно, да что поделаешь, такая эпоха, ну время то есть…

— А ты про своих предков желал бы узнать?

— Желал бы, да не у кого. Деды поумирали, а родителей это не очень интересует.

— Могу помочь, — с загадочным видом, сказала Марфа Оковна. — Кровь, волосы и ногти мне доверишь?

— В каком это смысле «доверишь»? Вы что, стричь меня собрались?

— Крови мне нужна капля, прядь волос и обрезки ногтей, — серьезным тоном, ответила женщина.

— Колдовать что ли будете?

— Это уж моя забота.

— Ладно, коли так, — согласился я.

С ногтями и прядью вопросов не было, а вот колоть палец мне не хотелось, даже ради мистики. Однако, что обещано, то обещано.

Марфа Оковна осторожно спустила ноги с лавки и села. Пошевелила поясницей, прислушиваясь к ощущениям.

Похоже, что боли не возвращались. Она осторожно встала и сходила в спальню, откуда принесла старинные, со сточенными концами ножницы и дубовый ларец. Вытащила из ларца цыганскую иглу. Я продезинфицировал ее водкой и уколол палец. Несколько капель крови выдавил на поданное блюдечко.

— Сколько ногтей нужно отрезать? — поинтересовался я.

— С мизинцев обеих рук.

Я остриг ногти и, откромсав прядь волос, положил на второе блюдечко. У хозяйки был вид торжественный и строгий.

— Ты, теперича, часок отдохни в холодке, — сказала она напряженным голосом, не глядя на меня, — а я чуток поворожую.

Я не стал ей перечить и пошел купаться. Всласть поплавав, улегся в тени и предался размышлениям обо всех последних событиях. Ветерок разогнал мошкару, вода мерно плескалась о берег, и я, незаметно для себя, задремал. Проспал я не меньше часа. Марфа Оковна неподвижно лежала на лавке. При моем приближении только слегка повела глазами.

— Что случилось? — встревожено, спросил я.

— Ничего, — слабым голосом ответила она, — притомилась немного.

— Ну что, вы мне наворожили?

— Все будет хорошо, — ответила она и отвернулась к стене.

Я не стал приставать к ней с вопросами и взялся накрывать стол. Продуктов у меня было еще довольно много. Я порядочно опустошил сумку-холодильник, разжег бензиновый примус и поставил на него воду для чая. Хозяйка с интересом наблюдала за моими манипуляциями. Больше всего ее, по-моему, удивили туристический примус и чай в пакетиках.

Когда все было готово, я пригласил ее к столу. Она с трудом встала, но ела с удовольствием проголодавшегося человека. Разговор у нас не клеился. Я попытался узнать, отчего она так устала, но Марфа Оковна пробурчала что-то нечленораздельное. Только когда мы поели и я убирал со стола, она неожиданно спросила, не смогу ли я остаться у нее на три дня. Я не стал выяснять, зачем, и сразу согласился. Марфа Оковна, удовлетворенно кивнув, вышла из дома.

Через минуту снаружи раздался пронзительный переливчатый свист. Я вышел посмотреть, в чем там дело.

Хозяйка стояла посредине двора и свистела, по-мальчишечьи, сунув два пальца в рот. Выглядело это забавно и не по годам. Я опять ничего не стал спрашивать и вернулся в комнату. Просвистев несколько минут, она вернулась с невозмутимым лицом и села у открытого окна.

— Здорово свистите! — сказал я.

Марфа Оковна не ответила. Она смотрела куда-то вверх. Пока я придумывал, как выяснить, что происходит, на улице раздались треск и хлопанье, после чего огромный черный ворон, складывая крылья, упал на подоконник.

У меня впервые стало по-настоящему тревожно на душе. Одно дело слушать треп на мистические темы, и совсем другое — столкнуться с их реальным воплощением, да еще таким зловещим, с хищным крючковатым клювом, косящимся в твою сторону круглым гипнотическим глазом. Ворон на подоконнике совсем не был похож на голубя из шляпы иллюзиониста.