— Напоил? — спросила женщина.

— Напоил. Так что с вами стряслось?

— Кадку с грибами в подпол опускала, да спину и надсадила. Не ведаю, как до лавки добралась. Лихо мне, добрый человек, видно, помирать буду.

— Погодите помирать. У вас радикулит или смещение позвонков. Нерв зажало, поэтому так больно.

— Да ты никак дохтур?

— Скорее фершал, — в тон ей ответил я. — Если не очень серьезно повредились, сам помогу, а не смогу, отвезу в больницу

Относительно фельдшера я почти не соврал. Если быть точным, то я санинструктор запаса и сильно недоучившийся студент-медик. Из мединститута меня вышибли после второго курса из-за идейных разногласий с военной кафедрой и в назидание вольнолюбивым студентам. После отчисления я был, естественно, тут же призван в армию, где получил квалификацию санинструктора и неисчерпаемый запас медицинских знаний сомнительного качества, подкрепленных богатой практикой.

В моем медицинском активе числились такие подвиги, как операция на гнойном аппендиците у рядового Бекбоева (остался жив); акушерская помощь при родах жене замполита, которую из-за погоды не смогли доставить в роддом (живы все трое, роженица, ребенок и я), и несколько абортов у продавщицы военторга Маши (исключительная способность к зачатиям сохранилась). Все сложные метеоусловия, когда на нашу ракетную точку не мог пробиться вертолет медслужбы, обогащали мою практику уникальным практическим опытом. Так что банальный радикулит был для меня семечками.

— Сейчас я вас осмотрю. Только мне придется вас раздеть, — предупредил я, предполагая стеснительность у деревенских женщин.

— Хоть шкуру сыми, только помоги! — взмолилась измученная хозяйка.

Одета она была во что-то странное, не платье, а какую-то поневу или салоп, я в таких тонкостях не разбираюсь. Стараясь не сделать женщине больно, я стянул с нее это странное длинное платье, а за ним домотанную холщовую рубашку, под которой больше ничего не было. Видимо, мода на трусы и лифчики до здешних мест еще не дошла.

Как я и предполагал, у женщины сместился позвонок и обострился радикулит. На ее счастье, я неплохо насобачился в мануальной терапии у одного потомственного костоправа, так что загнать позвонок на место, сделать растяжку и массаж было делом получаса. Мученица стойко терпела издевательства над своей плотью и только слегка постанывала. После окончания «сеанса» лечения, она попросила меня отвернуться, самостоятельно села и накинула на себя рубашку.

— Благодать-то какая, — певуче сказала хозяйка. — Помоги, милый, встать, у меня второй день скотина не кормлена.

— Какая еще скотина, вам пока нужно лежать, у вас сильное ущемление, а скотину я и сам накормлю.

— Да нужно мне встать! — взмолилась она.

Я догадался, что ее мучит, она второй день не была в туалете. Эта женщина была не раскованной Мартой.

— Потерпите еще немного, — попросил я, — я попробую поставить вас на ноги.

К ее радикулиту я применил собственную терапию, опробованную на солдатах — болезненную, но эффективную. Хозяйка вскрикивала от боли, но терпела. Зато через пятнадцать минут без моей помощи встала на ноги. Для страховки я помог ей спуститься с крыльца и вернулся в дом, чтобы не смущать своим присутствием.

Пока ее не было, я осмотрел горницу. Так, должно быть, жили наши далекие предки. Не комната, а экспонат этнографического музея.

Ничего напоминающего двадцатый век я не углядел. Даже черного, круглого репродуктора времен Отечественной войны или часов-ходиков. На стенах не было ни фотографий, ни вырезок из «Огонька», ничего, что обычно имелось в избах, в которые мне доводилось заглядывать. Стены были обиты тесом, от времени приобретшим благородный седой оттенок, подогнанным без единой щели.

Обстановка функционально-деревенская: лавки, буфет, старинные резные сундуки и более поздние — крашеные, аппликированые жестью и медью. Единственным исключением был двутумбовый письменный стол с могучими точеными ногами, дубовый, попавший сюда, скорее всего, из помещичьей усадьбы. На этажерке, в красном углу лежало несколько огромных, старинных книг в черных кожаных переплетах…

Прошло уже минут десять-пятнадцать. Хозяйка не возвращалась.

Я начал беспокоиться, не прихватил ли ее приступ. Наконец раздались шаги, и она вошла в горницу. Только теперь удалось ее рассмотреть.

На вид женщине было около пятидесяти, может быть чуть меньше, с учетом тяжелых условий жизни. Здоровое, как говорят «ядреное» тело, смуглая кожа и вполне соблазнительные, правда, на любителя, формы. Лицо казалось более старым, то ли из-за отсутствия ухода, то ли из-за выражения глаз. Светло-голубые, почти прозрачные, они казались выцветшими на фоне смуглой, загоревшей кожи. В то же время в них ощущалась какая-то глубина и тайна.

— Извини, сударь, что задерживаю. Скотина совсем оголодала, — сказала она, смущенно улыбаясь.

— Я уже начал беспокоиться. Как вы себя чувствуете?

— Уж и не знаю, как тебя благодарить. Сильно полегчало.

— Это хорошо, а работать вы зря начали, нужно дать спине восстановится, чтобы воспаление прошло, а то опять может скрутить.

— Да я и сама подумала, только скотину жалко и тебя конфузно приневоливать.

— Что значит конфузно! Вам бы сейчас нужно хорошенько погреться, в бане попариться, а потом полежать с сухим теплом. Баня у вас есть?

— Есть.

— Ее можно протопить?

— Можно, только воды не наношено.

— Я принесу. Дрова у вас где?

— За баней в дровянике.

Баня, как и все, что я увидел в этом хозяйстве, была образцом простоты и рациональности. Печь, несмотря на теплый вечер, сразу разгорелась без дыма. Когда огонь загудел в топке, я набил ее дровами и начал носить из речки воду.

Через два часа баня была готова. Я с содроганием подумал, каково будет из духоты вечера лезть в такое пекло, и пошел за хозяйкой. Бодрости у нее против прежнего поубавилось, и до бани мы добирались медленно и осторожно. Я ввел ее в предбанник, посадил на лавку и хотел уйти, но она удержала меня и попросила помочь ей раздеться. Я стянул с нее поневу и посконную холщовую рубаху.

— А сам что не раздеваешься? — удивилась она. — Нешто стыдишься? В бане не грех.

Я вспомнил, что во многих областях России, да и в северных сопредельных странах бани делали общими, вероятно, мытье, омовение как-то связывалось с древними языческими культами, поэтому ни о какой эротике в такой ситуации не могло быть и речи.

…Я выбрал пару веников, и мы вошли в обжигающий легкие жар парилки.

Хозяйка тут же полезла на верхний полок и начала командовать моими не очень умелыми действиями. Я достал с полочки какие-то склянки с настоями, запарил веники и стал «создавать» настой для пара: приготовил ковш с кипятком для «первой закидки» и отмерил определенное количество капель из первого пузырька.