— Теперь кидай, — распорядилась женщина.

Я взял ковш за длинную ручку и выплеснул воду на раскаленные камни. Раздался хлопок, и пар выстрелил в помещение, наполняя его обжигающим ароматом.

Я присел, прикрывая голову руками.

— Помочи голову-то водичкой, — посоветовала больная.

Я послушался и сумел отдышаться.

— Что дальше делать?

— Это для второго, а это для третьего, — распорядилась хозяйка, указывая на разнокалиберные склянки.

Я выполнил ее указания, хотя третий ковш был для меня явно избыточен. Дышать в такой атмосфере я практически не мог и сунул голову в кадку с холодной водой.

— Лезь на полок, погрейся, — предложила женщина.

— Спасибо, я не замерз, — попытался я пошутить. Теперь, охладив голову, я почувствовал себя легче и смог оценить ароматы добавок. Пахло весной, летом и осенью одновременно, терпко, пряно, «с подтекстом».

В запахах присутствовали какие-то полутона, которые сложно оценить, предающие аромату законченность.

— Похлещи меня, — попросила женщина.

Я взял распарившийся веник и начал подниматься к ней на полок. Наверху мне стало совсем худо. Я пару раз осторожно махнул веником, стараясь, чтобы раскаленный пар не доходил до кожи, и, чувствуя, что меня вот-вот хватит тепловой удар, опрометью выскочил из парилки.

— Как вы там? — поинтересовался я в дверную щель, немного придя в себя.

— Двери затвори, тепло выпустишь, — ответил мне голос. — Заходь, похлещу.

Я предложение не принял, закрыл дверь в парилку, окатил себя с ног до головы холодной водой и вышел на улицу. Стесняться было некого, и я стоял голым на теплом летнем ветерке, выдувающем из головы парную одурь. В конце концов, я даже немного замерз и пошел одеться. Усталость, накопившаяся за день, исчезла, и почувствовал я себя удивительно бодро. Только очень захотелось есть.

Я сходил к машине, перегнал ее к усадьбе и перенес продукты в дом. Припасов у меня было больше чем достаточно. В дорогу я взял с собой даже переносной ледник. В довольно большой термозащищенной пластмассовой коробке, набитой льдом, у меня было все, чтобы удовлетворить если и не изысканный, то хороший аппетит. Я накрыл стол, сервировав его взятыми без спроса антикварными плошками и ложками, и отправился в баню вскипятить чайник. Даже на улице был слышен посвист веника и смачные его шлепки о тело.

— Сударь, это ты? — крикнула хозяйка, услышав мою возню.

— Я. Чайник ставлю.

— Ты выдь на минуту, я счас кончаю. Чайник как вскипит, сама принесу.

Меня умилила вновь проявившаяся женская стыдливость. Видимо, как только кончилось мистическое банное действо, тут же вошли в силу обыденные законы межполовых отношений. Впрочем, быть голым в присутствии одетых людей, наверное, двусмысленно и дискомфортно.

— Вы особо не задерживайтесь, — попросил я, — стол накрыт, и есть очень хочется.

Я вернулся в дом, нарезал колбасу и хлеб, сообразуясь со все усиливающимся голодом, и присел к окошку изнывать от ожидания.

— Заждался, поди? — поинтересовалась женщина, входя с чайником в комнату, и с интересом оглядела стол.

Она переоделась в невесть откуда взявшийся сарафан с выцветшим, когда-то, вероятно, ярким рисунком, волосы убрала под черный платочек и гляделась почти деревенской старушкой.

— Ты пошто своим харчем потчуешься? — с обидой спросила она. — Али я угостить не могу?

— Можете, — успокоил я ее, — просто я с утра толком не ел, и не было мочи ждать. Вы поясницу платком теплым повяжите и садитесь. Вы же два дня не ели.

Хозяйка перевязала поясницу и церемонно присела на край табуретки. Между тем, я вытащил из пластмассового ледника бутылку водки в тут же запотевшей посуде и щедро налил граммов по сто пятьдесят в лафитники из толстого мутноватого стекла.

— За знакомство, — предложил я.

— За знакомство, — повторила она.

Мы чокнулись и выпили. Я нагреб себе полную тарелку закусок и начал торопливо есть. Женщина не отставала, но делала это деликатнее меня. Утолив первый голод, я налил по второму лафитнику.

— Кстати, мы ведь до сих пор еще не познакомились.

— Правда, — улыбнувшись, сказала она, — пока все недосуг было.

— Меня зовут Алексей Григорьевич, по годам можно без отчества.

— Марфа, — произнесла женщина, церемонно кланяясь.

— А по батюшке?

— Оковной кличут.

— Никогда не слышал такого отчества, — признался я. — У вашего отца, что было дохристианское имя?

— Я этого не ведаю, как отца звали, так и я прозываюсь.

Давайте теперь Марфа Оковна выпьем за здравие, — оставил я досужие разговоры, — пока водка не выдохлась.

Мы чокнулись и выпили. Хозяйка только ополовинила рюмку и взяла закусить кусочек хлеба. Я понял, она стесняется, и положил ей на тарелку большой кусок копченой курицы.

— Отведайте.

Марфа Оковна отведала.

— Жена коптила, али кто? — поинтересовалась она, скорее всего не курицей, а моим семейным положением.

— Нет, в магазине купил.

— Не едала такой, — призналась она, — вкусно! И водки такой не пивала, только что в молодости.

Я налил по третьей.

После этого процесс знакомства пошел успешней. С церемониями было покончено, и мы дружно уплетали городскую снедь. Марфе Оковне в новинку все нравилось, и многое вызывало удивление. Правда, один раз ей удалось удивить и меня. Взяв кусок помидора, она поинтересовалась, где в такое раннее время года я взял помдамур.

— Что взял? — переспросил я.

— Помдамур, — отчетливо повторила она.

— Это по-каковски? — поинтересовался я.

— По-нашему, по-русски. Ягода сия есть помдамур, опричь томат, так всегда говорят, я сама от барыни слышала.

Я не стал придираться и уточнять, откуда в этих местах взялась барыня.

— Теперь говорят «помидор», их в магазине можно покупать круглый год. Только зимой они невкусные. А вы в город ездите?

— Нет, мы бабы деревенские.

— Что, никогда в городе не бываете?

— А что мне там делать?

— Не знаю, на людей посмотреть, одиноко ведь так жить, наверное.

— С людьми тоже одиноко бывает.

«Ни фига себе обобщения у деревенской тетки», — подумал я и спросил:

— У вас семья есть?

— Даже и не знаю, Алеша, — ответила она, впервые назвав меня по имени. — Батюшку с матушкой в Сибирь угнали, не знаю живы ли, здоровы ли, а мужа, сказывали, турок в войне убил.