Правда, не очень спокойно. Мне показалось, что он как-то пошевеливается. Будто пытается встать.

А Максимыч поставил свои ладони ребром по обе стороны кинжала. Он словно оказался в ножнах. Но вот дальше началось кино со спецэффектами. До сих пор я сомневаюсь, было ли это на самом деле или все это мне приснилось в коротком волшебном сне.

Максимыч оторвал ладони от крышки стола и стал медленно их поднимать. И, чуть дрогнув, нож тоже стал подниматься, как бы зависнув между ладоней, но, честное слово, не касаясь их.

– Ну ты, ну ты, – вдруг забеспокоился парень и отступил к двери, – кончай свои фокусы.

– Тихо, – сказал Максимыч, – это не фокусы. Это погибель твоя.

Он все выше поднимал ладони и висящий между ними в воздухе кинжал. Парень еще шагнул назад и прижался спиной к двери, рядом со своим напарником. Мне показалось, что они оба побледнели.

– Не шевелись, – прошептал Максимыч, – а то промахнусь. Попаду не в глаз, а в бровь.

Теперь кинжал висел на уровне лба здоровенного парня. Максимыч сделал легкое движение ладонями вперед, будто посылая нож. И тот послушно поплыл прямо в лоб бандиту. И остановился, уперев свой острый кончик чуть повыше переносицы.

Парень открыл рот, но ничего не смог сказать, только глазки в кучку собрались.

Мы с Алешкой сидели, тоже распахнув свои рты. И ничего не могли сказать. От изумления. И, наверное, от удовольствия.

– Не надо... – непослушными губами прошелестел бандит. И по-детски добавил: – Я больше не буду.

– А ты? – Максимыч посмотрел на другого парня. И кинжал, словно повинуясь его взгляду, чуть отвернулся в сторону, нацелившись в другой лоб. Такой же поганый.

– Мамой клянусь, – проговорил он.

– Жалко мне твою маму, – вздохнул Максимыч. – Брысь отсюда! Оба! А шефу своему передайте, что от изжоги у меня есть хорошее средство. Излечивает навсегда. Пшли вон!

Я даже не видел, как они исчезли. Только услышал, как на улице панически хлопнули дверцы машины и взревел и затих вдали двигатель.

Мы молчали. Потом Алешка сказал:

– У Димки ресницы от страха хлопают.

– Это вода в углу капает, – спокойно объяснил Максимыч. И стал наводить на столе порядок. А потом подошел к двери и с усилием выдернул невесть как вонзившийся в нее кинжал.

– А это кто были? – спросил Алешка.

– Шпана. У меня с ними давно война идет. Но это пока к делу не относится. Сейчас они хотят меня отсюда выгнать. Чтобы дом захапать. Есть тут у нас один деятель – Герка Иволгин. Этот дом давным-давно построил какой-то его предок. Купец такой. А Герка – хапуга жадный, хватает все подряд. Вот и этот дом хочет присвоить и открыть тут игорный дом. А здание это решено было отдать детишкам-сиротам. Детский дом устроить. Тут ремонт-то небольшой нужен, здание крепкое, на века.

– Вот гад какой! – Алешка запыхтел от возмущения. – Да кто ж ему даст? У него совесть есть?

– Да какая совесть у жадины. Все ему мало. В суд подал – мол, я наследник.

– А милиция чего смотрит? – спросил я.

– А ничего. Пока суд не решит, что милиция может? Вот я и сторожу здесь. С Машкой на пару.

– Ну и порядки у вас, – сказал Алешка. – Такие замечательные у вас люди.

– Не спеши. Осмотрись сначала.

Тут вдруг зазвонил телефон. Он, оказывается, под столом стоял. Максимыч поднял его и сказал в трубку:

– Центральный пост слушает. Дети? Есть какие-то дети. Доставлю, товарищ майор.

Максимыч положил трубку.

– Вас милиция разыскивает. Пошли, я вас провожу.

– Щаз-з! – возмутился Алешка. – А про чайник кто обещал рассказать?

– Завтра утром приходите.

– Придем, – с угрозой пообещал Алешка. – В шесть утра.

– Да хоть в четыре.

У дверей гостиницы курили майор Шишкин и полковник Оболенский. Им нравилось курить в лунную ночь на свежем воздухе.

– Что новенького? – спросил папа. – Кого гоняли?

– А... Двух дураков, – отмахнулся Алешка. – Только это не мы, это вот он, гражданин Максимыч. – Алешка обернулся: – Дим, а где он?

– Растаял, – усмехнулся Шишкин. – Колдунчик... Стопудовый.

– Пап, – сказал Алешка, очень деловито и серьезно, – надо в эту… в «ца Пари» двух оперов с автоматами поставить, а какого-то шефа Герку арестовать. А то у него изжога.

– Ладно, – вздохнул папа, – как-нибудь. – И бросил окурок в урну.

– Так вы будете ночевать? – высунулся из дверей Кистинтин. – Что вы все туда-сюда? Другие постояльцы уже спят.

Майор Шишкин попрощался и пошел в свой дом с картинами на стенах. Любоваться портретом русалки. И мы тоже пошли спать. Правда, Алешка по пути заглянул в каморку охранника, когда тот запирал входные двери. Что он там потерял? Шныряет, как мышонок. Который забыл, где спрятал сырную корочку. Как бы только этот мышонок в мышеловку не угодил. Или в когти какого-нибудь злобного кота.

А мышонок, когда папа улегся в своей комнате, что-то написал на клочке бумаги (всего одно слово) и показал мне:

– Понял, Дим?

А чего там понимать? Слово было простое, но написанное по-старинному: «Воздухоплаванiе». Вот теперь он будет плавать не в речке, а в воздухе! Хлопотно с ним. Но не скучно.

– Это что? – спросил я.

Алешка на цыпочках подошел к папиной двери и прикрыл ее.

– Это, Дим, так книга называется. – И не стал ждать следующего моего вопроса. – Эту книгу, Дим, наш Кистинтин изучает. Теперь-то понял? – И добавил, чтобы я окончательно врубился: – А на книге, Дим, написан штамп. Называется «Библиотека Липовского краеведческого музея».

Но я так и не врубился. Я отбросил со своей кровати одеяло, плюхнулся в постель и вырубился.

В четыре утра мы не встали. Не встали и в десять. Проспали здорово. Алешка, выдав залихватский утренний зевок, заявил:

– В лунные ночи хорошо спится.

– Только не вампирам, – по делу заметил я, покусанный за ночь комарами.

– Тут вампиры не водятся, – успокоил меня Алешка. – Тут только колдуны и ведьмы. И эти... байковые.

– Баенные, – поправил я. – Но им тут негде водиться – бани в городе нет. Разве что в нашем душе.

– Во! Точно, Дим! Сегодня не умываемся. Ну их на фиг, этих банных. Кто их знает, какие они после лунной ночи. Может, озлобленные.

Мы прочитали очередное указание полковника Оболенского, позавтракали и почему-то пошли в музей. Я даже не спросил Алешку – зачем? Когда с ним имеешь дело, лучше вопросами не заморачиваться.

Экскурсовод Оля (она была еще и директором, и бухгалтером музея. Как тетя Нюта поваром, уборщицей и буфетчицей) встретила нас как старых друзей.