А в зале, не заметив, что ее отец ушел, Кристина поочередно то ощущала себя цветком на лугу, то червем, зарывшимся в почву.

Ей было хорошо – легко и бездумно.

Кристина ждала дальнейших указаний со сцены.

– Вы… все… ничто! Ничто!

Это слово вылетело из разверстого рта Киркегард подобно ракете, разорвавшейся над головами толпы. Обвинение в собственном ничтожестве слушатели восприняли покорно. Оно было справедливо.

И Кристина, полностью расслабленная, ударилась затылком о спинку кресла. Ей стало приятно ощущать себя не существом с руками и ногами и каким-то, пусть и хилым, разумом, а куском бесформенного желе наподобие разрубленной медузы.

– Кто ты?

– Ничто! – прошелестело по залу.

– Громче! Я не слышу! – требовала Киркегард.

– Ничто… ничто…

– Повторите!

– Ничто… ничто…

– Я ничто… – У Кристины вырвался из уст не шепот, а вскрик.

И проповедница взглянула на нее строго, отправив в путешествие куда-то в пустоту. Исчезли покрытые панелями из темного дуба стены, зеркала в стиле чиппендейл, хрустальные люстры – образовалась дыра во времени и пространстве, но не «черная», как пишут астрономы, а ослепительно белая, будто больничная палата.

И вдруг Каролин поманила ее к себе – не только ее, а всех других. Кристина вскочила с кресла, и все остальные тоже. Они все устремились к ней, торопясь, наваливаясь на спины впередибегущих. В проходах образовалась давка, но никто не взобрался на эстраду. Каролин отделила себя от толпы властным движением руки.

Никогда еще в жизни ранее Кристина не чувствовала свою значимость, свою ценность. Кто она была? Богатая девчонка, дочь богатого человека, страдающая от одиночества и собственной никчемности. А теперь она частица – неважно чего, но частица, молекула, клеточка какой-то вселенной. Она плакала от восторга, и слезы смывали с ее лица тщательно наложенную косметику.

А какое неизгладимое удовольствие доставляло это зрелище Каролин! Возвышаясь над толпой, она бессознательно облизывала пухлые губы, словно хищный зверь в предвкушении обильной трапезы. Но у нее хватило сообразительности вовремя удалиться со сцены в миг наивысшего торжества, оставив Кристину и ей подобных фанатиков лишь в самом начале пути, по которому они так жаждут пройти до конца.

Каролин шла по бесконечному коридору и улыбалась широко и удовлетворенно, подсчитывая в уме, сколько подписей поставят новые приверженцы всеобщей Вечности в листах пожертвований. О том, в какую сумму это выльется, ей не хотелось даже загадывать. Богатые дураки и дурочки спешно начнут подписывать чеки и умолять в отчаянии, чтобы организация соизволила принять их дар.

Но торопиться с приемом денег не следует. Это был наиболее хитроумный из придуманных ею трюков. Пусть они не сразу избавятся от ощущения, будто они должники перед Вечностью, пусть побольше адреналина накопится в их крови, пусть походят в должниках, поживут с этим бременем. Тем счастливее они будут себя чувствовать, когда раскошелятся.

Ее ассистентка Канга семенила за нею, подлаживаясь под шаг хозяйки. Каролин смотрела прямо перед собой, но, даже не оборачиваясь, ощущала, что Канге не терпится поговорить.

– Ну, как? – задала она на ходу краткий вопрос своей рыжеволосой ассистентке.

– О Кара! Полная победа! – Голос девицы был исполнен почтения.

– Был кто-нибудь стоящий?

– Только Роберт Хартфорд, другие мелкота.

– Роберт Хартфорд был на моем шоу? Какая, интересно, кошечка затащила его?

– Его дочь Кристина.

На секунду-другую Каролин Киркегард замедлила шаг, размышляя.

– В задницу Хартфорда! – произнесла она решительно. – А кто еще?

– Ну, Силверс, бизнесмен из Детройта. Других «тяжеловесов» я не заметила.

– Ты что, слепая? – вдруг взорвалась Киркегард. – Тебя надо бы уволить!

– Кого я проглядела? – всполошилась Канга.

– Плутарха! – Каролин выкрикнула это имя, будто пуская стрелу из арбалета в незадачливую ассистентку. – Получается, что я за тебя делаю работу, за которую тебе же и плачу!

– Плутарха? – Губы девушки дрогнули.

– За ним стоит два с половиной миллиарда и еще не меньше половины спрятано в тени от налогов. И кстати, – тут Киркегард хищно облизнулась, – смазливенький парнишка… и все при нем… то, что мужчине положено. Тебе таких людей следует сразу замечать, Канга. Плутарх – это крепкая основа, фундамент для нашей организации. Читай «Форчун джорнэл», читай «Форбс»! Ты должна поименно знать владельцев значительных состояний.

– Да, Каролин.

– «Да, Каролин!» – злобно передразнила ее Каролин, состроив издевательскую гримасу, но тотчас одернула себя, заметив, что приближается к отведенному для нее алькову.

Здесь располагался ее сценический гардероб. В поистине волшебной пещере, где нежно-оранжевые, под цвет закатного солнца, обои сливались с бесчисленными, покрывающими стены зеркалами, так что терялось ощущение объема и пространства, Каролин Киркегард чувствовала себя, как нигде, на месте. Видеть сразу множество своих отражений, любоваться тем, что каждое движение повторяется мгновенно и многократно, доставляло ей наивысшее удовольствие. Особенно при переодевании, когда в зеркалах мелькали то участки ее обнаженного тела, то детали ее белья и одежды.

Она сменила концертное одеяние на длинное платье из черного шелка с разрезами снизу почти до талии. В последнее время на нее работали модельеры Карла Лагерфельда и Чарльз Джордан.

– Как ты думаешь, они там, в зале, заметили, что я не ношу трусиков?

– Думаю, что да, – ответила зачарованная Канга.

Они обе – и Канга Джилслай, и Каролин Киркегард – любовались своими отражениями в зеркалах.

– Но ты замечаешь это потому, что я тебе плачу? И вдобавок получаешь от меня подарки. Признайся, Канга!

Все отражения Канги вмиг залились алой краской. Не только щеки, но и ушки покраснели. Она попыталась что-то возразить, но мощная кисть Киркегард впилась в ее упругую ляжку с хищным вожделением.

– Ты смотришь на меня только за деньги и за подарки?

– Нет, потому что ты прекрасна, Каро.

Канга вдруг нервно закусила губу. Ее пробрала омерзительная ледяная дрожь. Она знала, чем кончается подобная игра в вопросы и ответы. И сюда, в зеркальный альков, не заглянет случайно спешащий на вызов служащий «Сансет-отеля» или заблудший, подвыпивший постоялец.

– Это не так, Канга. Скажи правду!

Каролин возвышалась над девушкой и терзала ее не только сильными пальцами, но и убийственными лучами, которые исторгались из ее глаз. Вот эта великанша схватила волосы Канги, дернула, повернула ее голову лицом к себе.