Двое служителей в униформе «Сансет-отеля» вынесли на сцену три черные дорические колонны из папье-маше, каждая высотой примерно в пять футов. Они обследовали пол, выискивая отметки мелом, сделанные заранее, чтобы разместить колонны точно по углам равностороннего треугольника.

Третий служитель появился с другой стороны. Он нес простенький стул с прямой спинкой и металлическими ножками. Примерившись, он поставил его на центр треугольника. Затем все трое мгновенно исчезли, будто испарились.

Мистическая музыка стихла. Аудитория застыла в молчании. Никто не шевельнулся, не кашлянул. Три черные колонны, как три черных победно торчащих фаллоса, приковывали к себе внимание.

Выпорхнувшая на сцену девица не была главным действующим лицом начавшегося представления, но Роберт Хартфорд счел ее вполне заслуживающей права покрасоваться перед публикой. Даже если публика столь избалована зрелищами, как та, что собралась в данный момент в «Сансет-отеле».

Девушка соорудила у себя на голове копну из рыжих, словно пронизанных знойным солнцем, слегка вьющихся волос, в которую так и манило зарыться лицом. Длинная, до середины ягодиц, рубашка, грубо обрезанная по подолу, выгодно подчеркивала соблазнительные выпуклости девичьего тела. Девушка несла поднос с тремя прозрачными кристаллами горного хрусталя, сияние которых притянуло взгляды присутствующих в зале.

Грациозно двигаясь, она поочередно водрузила кристаллы на вершины трех черных колонн, и грани их засверкали под лучами прожекторов. Возникла как бы беззвучная, гипнотическая цветомузыка. Свет, струившийся изнутри камней, был прекрасен, но и давил на психику. Какую-то секунду девушка наслаждалась произведенным эффектом, позволяя кристаллам самим, без ее участия, устанавливать контакт с людьми. Потом она сделала шаг вперед и произнесла тихим, ласкающим слух голоском:

– Меня зовут Канга. Я ученица Каролин Киркегард и ее верная последовательница. Распорядительница Судеб готова предстать перед вами. Может быть, свет ее мудрости разгонит тьму, и очистятся умы наши от тумана заблуждений, подобно кристаллам, извлеченным из мрачной толщи земной и засиявшим при свете истины.

Она быстренько развернулась, словно балерина в фуэте, и покинула сцену.

– Хотел бы я пообщаться с этой девчонкой пару часов, – шепнул дочери Роберт. – Она весьма сексапильна.

Кристина раздраженно шикнула на него.

– Что-то истинный бог запаздывает, – продолжал шептать Роберт. – Я уже начинаю скучать. Девчонка с могучими сиськами смылась слишком быстро, могла бы еще немного покрутиться перед нами.

Кристина пожалела заблудшего, неверующего отца.

– Расслабся и отдайся чувствам, – посоветовала она.

– Так со мной бывает, только когда я начинаю заниматься любовью. И то изредка, – парировал Роберт. Он повертел головой. – После той девчонки с подносом на титьках я на другом уже не могу сосредоточиться.

Кристин невольно фыркнула и тут же вернула на лицо каменное выражение. Сзади кто-то зашикал на них. Роберт обернулся в возмущении.

– Эй, кто тут распоряжается?… Мы не в церкви…

– Тихо! – выкрикнули из заднего ряда.

Вот уж чего не ожидал Роберт, что элитная публика будет вести себя, словно в низкопробном стриптиз-клубе. Ему уже давно не смел никто что-то приказывать. Он хотел бы встать и уйти, но почему-то прилепился к месту.

Каролин Киркегард опередила его, захватила в клещи, прилепила его зад к сиденью. На сцене она возникла так же неожиданно, как атомный гриб над Хиросимой. Роберт почувствовал, что не может не пялить на нее глаза, будто она сразу лишила его воли. О да, это была та самая «его» Каролин Киркегард, ни капли не изменившаяся. И то же ощущение, что он проглотил большой кусок дерьма, снова вернулось к нему. Он вдруг ощутил, что она его ненавидит, что она каким-то образом чует его присутствие поблизости и что она не из тех самок, с кем ссориться безопасно.

Каролин Киркегард уселась на стул в центре треугольника, и лучи, отраженные от граней кристаллов, сосредоточились на ней. Она сидела неподвижно, вскинув голову. Бледная толстая шея как будто только ждала, чтобы по ней полоснул жертвенный нож какого-нибудь языческого жреца.

На ней было черное платье с глубоким вырезом и бесстыдными разрезами сбоку, обнажающими не только ляжки, но и бедра, почти до талии. Одеяние предназначалось скорее для того, чтобы не скрывать, а показывать публике мощные молочно-белые телеса. Они выпирали из-под темной ткани, как зубная паста из раздавленного тюбика. Это было торжество плоти, настоящий ее праздник.

Подобную Валькирию создала сама природа и постаралась вовсю. Ее волосы натуральной блондинки были закинуты назад, открывая высокий лоб, как ввел это в моду Тони Кертис в фильмах пятидесятых, но сзади они были безжалостно подстрижены, словно обрублены, открывая взгляду мощную шею, на которую был насажена скульптурной лепки голова.

Лицо ее, как ни странно, было будоражаще красиво. Под грозными бровями сияли неестественным, металлическим блеском ее голубые, неживые глаза. Это не была голубизна неба или моря. Цвет их скорее походил на голубоватое свечение электрических разрядов. Аудитория заглядывала в них, словно в провал, в межзвездное пространство, в некую «черную дыру», о которой толкуют астрономы и пишут фантасты, и никто не знает, что таится на ее дне.

Больше секунды в ее глаза смотреть было невозможно. Большинство публики вертело головами, ерзало на месте, отворачивалось. Роберту тоже стало страшновато. Но, однако, все присутствующие – и наглый киношный народ, и накачанные наркотой дамочки, и трезвые медицинские светила, и храбрые голливудские ковбои – начали помимо своей воли срываться с краю в эту бездонную пропасть.

Покорившись чужой воле, они избавились от забот, им не нужно проявлять собственную инициативу, думать своей головой. Их зовут, и они откликаются на зов, устремляясь в пустоту. Они отдали какому-то неизвестному божеству и ум свой, и энергию, а взамен получат, может быть, безопасность и покой…

Четко очерченные губы Каролин Киркегард не шевелились, однако им слышался ее голос. И она обещала именно это… и еще блаженство, как будто она выставляла перед ними блюда, полные спелых фруктов, сочащихся сладостью, – манго, и папайя, и киви, и они пожирали их с жадным аппетитом, насыщаясь, прежде чем совершить прыжок. Они ели, двигали челюстями и без страха думали, что и их скоро съедят без остатка, и от этой мысли тоже испытывали наслаждение.

Торс Каролин Киркегард мог заставить плакать от зависти поклонниц бодибилдинга и нудистских пляжей. Любые дозы стероидов, впрыскиваемых или глотаемых, не дали бы того результата, какой демонстрировало чудище, расположившееся на эстраде. Плечи этой самки были прямы и широки, а руки, бугрящиеся мускулами, были способны победить в армрестлинге любого громилу на побережье. В грудях, распирающих лиф платья, не ощущалось воздействия силикона. Они были натуральны и поэтому возбуждали. Неуловимое движение обладательницы могучего бюста – платье чуть сползло, и появился коричневый, большой, как юбилейная медаль, сосок.