– Не шали, – предупреждаю я ее. – А теперь раздевайся! – приказываю я, отстранившись, чтобы как следует ее рассмотреть. – Снимай платье.

Перебросив длинные локоны на спину, она упирается руками в бедра и складывает губы в забавную гримаску.

– Давай, что застыла?

Глаза Летиции темнеют, и она переводит дыхание.

– Скажи «пожалуйста», – шепчет она.

– Пожалуйста, – усмехаюсь я.

– Обожаю твой мажорский акцент.

– Просто не повезло, крошка. Уж таким уродился. Сапоги не снимай, – добавляю я.

Она зеркально усмехается в ответ, поднимает руку и без дальнейших отговорок расстегивает длинную молнию на спине. Покачивая бедрами, сбрасывает платье, как змея кожу, и ждет, пока оно медленно сползет по сапогам-ботфортам до самых каблуков. Я улыбаюсь. Летиция великолепна. Тонкая, с маленькими упругими грудями, в черных французских трусиках и таком же бюстгальтере. Кроме белья на ней только доходящие до бедер сапоги. Выступив из платья, она величественно приближается ко мне с манящей улыбкой и хватает за руку. С неожиданной силой одним движением подтаскивает меня к кровати и толкает в грудь. Я неуклюже распластываюсь поверх одеяла.

– Снимай брюки, – требует она, возвышаясь надо мной, расставив ноги.

– Сама снимай, – беззвучно, одними губами отвечаю я.

Других подсказок ей не требуется. Летиция на четвереньках ползет по кровати, усаживается верхом мне на промежность и двигается взад-вперед, одновременно проводя ногтями сверху вниз по моему животу от груди к ширинке.

«Ай! Твою мать! Да с ней опасно ложиться в постель».

Я внезапно сажусь на кровати, удивив своим маневром всадницу, и переворачиваю ее на спину, прижав ноги своим телом, а руки заведя за голову. Она извивается, безуспешно пытаясь освободиться.

– Ты что?! – возмущенно протестует она.

– Свяжу-ка я тебя, пожалуй, опасная штучка. – Я произношу эти слова очень спокойно, с мягкими интонациями, ожидая, чем она ответит.

«Сейчас поворотный момент. Все может пойти так или иначе».

Ее глаза расширяются. От страха или от удовольствия?

– А каков ты? – шепчет она.

– Я не опасен. И вполовину до тебя недотягиваю. – Выпустив ее, я достаю из тумбочки длинную шелковую ленту и кожаные наручники. – Поиграем? Тебе ре-шать.

Она молча смотрит на меня, ее зрачки увеличились от вожделения.

– Я не причиню тебе боли, – уверяю я Летицию. – Это не в моем стиле. Просто подержу в узде.

Честно говоря, я боюсь, что она меня поранит.

Губы девушки изгибаются в соблазнительной улыбке.

– Шелк, – говорит она.

Я бросаю наручники на пол. Сегодня в программе доминирование как форма самозащиты.

– Назови стоп-слово.

– Челси.

– Хороший выбор.

Завязав шелковую ленту на левом запястье Летиции, я пропускаю узкую длинную полоску через перекладины изголовья, а правую руку привязываю к другому ее концу. Теперь руки девушки вытянуты, острые ногти мне больше не угрожают, а сама Летиция выглядит фантастически.

– Не будешь слушаться, я тебе и глаза завяжу, – тихо сообщаю я.

– А ты меня отшлепаешь? – поежившись, едва слышно уточняет она.

– Если не станешь давать сдачи.

«Веселая ночка намечается…»

Она кончает быстро и громко. Кричит и дергает шелковые ленты.

Сев у нее между бедер с мокрым и скользким ртом, я переворачиваю Летицию на живот и хлопаю по заду.

– Подожди-ка, – успокаивающе бормочу я, натягивая презерватив.

– Скорее!

«Вот зараза требовательная!»

– Как вам будет угодно, – рычу я и резким толчком вхожу.

Я смотрю, как поднимаются и опускаются во сне ее груди, и исключительно по привычке вспоминаю, что мне известно о женщине, которую я только что трахнул. Дважды. Летиция. Юрист-правозащитник. Сексуально-агрессивна. Старше меня. Любит, когда ее связывают. Очень любит. Таковы почти все мои знакомые – прямолинейные на вид, уверенные в себе женщины. Кусается, кричит, когда кончает. Шумная. Забавная…

Как я от нее устал.

Я просыпаюсь внезапно. Вот только что искал во сне что-то ускользающее, какое-то видение в бледно-голубых тонах. А когда заметил его краем глаза, провалился в бесконечную черную пропасть.

«Что за чертовщина мне снится?»

Бледное зимнее солнце сочится сквозь окна, а отражение Темзы пляшет по потолку. Что же меня разбудило?

«Летиция».

Господи, да она животное. На постели ее нет, в душе тоже тихо. Может, уже ушла? Из квартиры не доносится ни звука.

Тишина. Я удовлетворенно улыбаюсь. Не придется болтать глупости при расставании. День намечается интересный. Однако вспомнив о предстоящей встрече с матерью и сестрой, я со стоном прячусь под одеяло. Они наверняка захотят обсудить завещание.

«Черт побери! Вдовствующая графиня, как называл ее Кит, женщина устрашающая. Какого дьявола она не уехала обратно, в свой Нью-Йорк, я понять не могу. Вся ее жизнь там, а не здесь».

Где-то в квартире что-то со звоном падает на пол, и я сажусь на кровати.

«Черт. Летиция не ушла».

Значит, придется разговаривать. Я без малейшей охоты вытаскиваю себя из кровати, натягиваю первую попавшуюся пару джинсов и отправляюсь выяснять: неужели при дневном свете Летиция такое же чудовище, как и ночью?

Я шлепаю босиком по коридору, однако из гостиной и из кухни никто не отзывается.

«Какого хрена?»

Развернувшись спиной ко входу на кухню, я вдруг застываю. Это не Летиция. В коридоре стоит хрупкая молодая женщина и не мигая смотрит на меня. У нее большие темные глаза, как у испуганной лани, а одета она в бесформенный синий халат, старые стираные-перестираные джинсы, стоптанные кроссовки и синий шарф, который скрывает ее волосы.

Девушка молчит.

– Привет. Ты кто такая, черт побери? – спрашиваю я.

Zot!

Он здесь и страшно зол.

Алессия застывает на месте, глядя в его горящие зеленые глаза. Высокий, стройный и полуодетый, он возвышается над ней. Каштановые, с золотистыми прядями, блестящими в свете люстры, волосы спутаны. У него такие же широкие плечи, как в ее воспоминаниях, а вот татуировка на левом бицепсе куда более сложная, чем помнится ей, – сейчас она может разглядеть только крыло. Темная поросль на его груди редеет к накачанному поясу, снова начинается над пупком и спускается за ремень джинсов. Облегающие черные штаны порваны на колене. Она отворачивается, едва взглянув на его полные губы и зеленые, как весенняя листва, глаза на прекрасном небритом лице. Во рту пересохло, и Алессия не понимает, отчего… от волнения или от… того, что она взглянула на него.