Тайрер ещё больше расстроился.

— Практически совсем не знаю, сэр. Так, несколько слов. Нам сказали, что в Пекине мы найдем японецкие, то есть японские учебники по грамматике и книги, но их там не оказалось.

Несмотря на то что последние события до крайности встревожили его, Бебкотт оторвался на минуту от своего больного и громко расхохотался.

— Учебники по японской грамматике — такая же редкая штука, как драконий… зуб, и, насколько мне известно, японских словарей не существует вовсе, за исключением словаря отца Альвиту 1601 года на португальском — я сам его никогда не видел, только слышал о нем, — да ещё словаря преподобного Прайни, над которым тот работает уже бог знает сколько лет. — Он осторожно снял со Струана белую шелковую рубашку, намокшую от крови.

— Вы знаете голландский?

— Опять же лишь несколько слов. Все ученики-переводчики, отправлявшиеся в Японию, должны были пройти шестимесячный курс, но министерство отправило нас с первым же пароходом. А почему именно голландский является официальным иностранным языком, которым пользуются японские чиновники?

— Он им и не является. Министерство иностранных дел ошибается, как ошибается в отношении многих других вещей. Но на данный момент это единственный из европейских языков, на котором говорят несколько бакуфу… я его сейчас приподниму слегка, а вы снимите с него сапоги, потом штаны, только аккуратно.

Тайрер подчинился, неуклюже орудуя здоровой левой рукой.

Теперь Струан лежал на хирургическом столе совсем голый. Рядом были разложены хирургические инструменты, баночки с мазями и флаконы с жидкостями. Бебкотт отвернулся, надел тяжелый непромокаемый фартук, и Тайрер вместо врача сразу увидел перед собой обыкновенного мясника. Его желудок сжался, и он едва успел добежать до таза.

Бебкотт вздохнул. Сколько сотен раз меня вот так выворачивало наизнанку, когда казалось, что уже и извергать больше нечего, а потом все равно рвало ещё. Но мне нужен помощник, так что этому юноше придется повзрослеть.

— Подойдите сюда, мы должны действовать быстро.

— Я не могу, я просто не могу…

Доктор тут же заставил свой голос звучать грубо.

— Вы немедленно подойдете сюда и будете помогать, или Струан умрет, а прежде чем это случится, я вышибу из вас дух к чертовой матери!

С трудом переставляя ноги, Тайрер подошел и встал с ним рядом.

— Не сюда, ради Создателя. Становитесь напротив меня! Держите ему руки!

От прикосновения рук Тайрера Струан на короткое мгновение открыл глаза, потом скользнул назад в свой кошмар, кривя рот и что-то невнятно бормоча.

— Это я, — прошептал Тайрер, не зная, что ещё сказать.

С другой стороны стола Бебкотт открыл небольшую бутылочку без этикетки и налил желтоватую маслянистую жидкость на толстую, сложенную в несколько слоев белую тряпицу.

— Держите его покрепче, — сказал он и прижал салфетку ко рту и носу Струана.

В тот же миг Струан почувствовал, что задыхается, и с неожиданной силой вцепился в салфетку, почти отодрав её от лица.

— Ради бога, да держите же его! — прорычал Бебкотт. Тайрер опять схватил Струана за руки, забыв о своей ране, вскрикнул от боли, но сумел не разжать рук. От паров эфира его опять начало тошнить. Струан продолжал бороться ними, мотая головой, стараясь глотнуть воздуха, чувствуя, как его с головой затягивает в бездонную выгребную яму. Постепенно силы оставили его, и он затих.

— Отлично, — сказал Бебкотт. — Просто поразительно, откуда у больных иной раз берется такая силища. — Он перевернул Струана на живот, поудобнее устроил на столе его голову. Теперь стали видны подлинные размеры раны, которая начиналась на спине, шла вокруг бока под самыми ребрами и кончалась рядом с пупком. — Внимательно следите за ним. Если он шевельнется, тут же скажите мне. Когда придет время, дадите ему ещё эфира… — Но Тайрер уже снова сгибался над тазиком. — Живее!

Бебкотт не стал его ждать, предоставив рукам заниматься своим делом. Он привык оперировать в условиях гораздо хуже этих. Крым, десятки тысяч умирающих солдат — в основном холера, дизентерия, оспа, а потом ещё раненые, вой и стоны днём и ночью; и по ночам — Леди с Лампой, которая сумела сотворить порядок из хаоса, до неё безраздельно властвовавшего в военных госпиталях. Сестра Найтингейл, которая приказывала, уговаривала, угрожала, требовала, умоляла, но каким-то непостижимым образом все же осуществила свои новые идеи и вычистила грязь, прогнала безнадежность и ненужную смерть, и при этом в любой час ночи находила время навещать больных и страждущих; высоко подняв над головой свою лампу с масляным фитильком или свечой, она освещала себе путь, переходя от кровати к кровати.

— Не понимаю, как ей это удалось, — пробормотал он.

— Сэр?

Он вскинул глаза и увидел Тайрера с бледным лицом, недоуменно уставившегося на него. Он совсем забыл о нем.

— Я просто вспомнил Леди с Лампой, — объяснил он, позволяя рту говорить, чтобы успокоиться, но не давая этому разговору мешать его сосредоточенной работе над рассеченными мышцами и поврежденными венами. — Флоренс Найтингейл. Она приехала в Крым всего с тридцатью восемью сестрами милосердия и за четыре месяца снизила смертность с сорока человек из каждой сотни до примерно двух.

Тайрер знал эти цифры, их знал любой англичанин, знал и с гордостью понимал, что эта женщина была ни больше ни меньше как основоположницей современной профессии ухода за больными.

— Какой она была… я имею в виду как человек?

— Сущей Мегерой, если ты не поддерживал чистоту и не выполнял её распоряжений. В остальном она была святой — в самом христианском смысле этого слова. Она родилась в Италии, во Флоренции, — отсюда и её имя, — хотя была англичанкой до мозга костей.

— Да. — Тайрер почувствовал теплоту, звучавшую в голосе хирурга. — Это чудесно. Просто замечательно. Вы хорошо её знали?

Глаза Бебкотта ни на миг не отрывались от раны и от его мудрых пальцев, которые прошли вглубь и обнаружили, как он и опасался, перерезанную кишку. Незаметно для самого себя он чертыхнулся. Осторожно начал искать второй конец. Зловоние усилилось.

— Вы упоминали голландский. Знаете, почему некоторые японцы говорят на этом языке?

Сделав над собой чудовищное усилие, Тайрер оторвал взгляд от пальцев доктора и постарался сжать ноздри. Он вновь почувствовал неудержимый позыв к рвоте.

— Нет, сэр.

Струан шевельнулся. Бебкотт тут же произнес:

— Дайте ему ещё эфиру… вот, правильно, не прижимайте слишком сильно… хорошо. Молодчина. Как вы себя чувствуете?

— Ужасно.

— Ладно, это ничего. — Пальцы снова принялись за поиски, действуя словно сами по себе, помимо воли доктора. Потом замерли. Бережно они вытянули наружу второй конец перерезанной кишки. — Вымойте руки и подайте мне иглу, которая уже с ниткой — вон там, на столе.