– Больше тысячи лет прошло с тех пор, но считай, мало что и изменилось. Только князи сейчас стали гетманами да кошевыми атаманами, а дальше за проливом беи с пашами. А у союзников не пойми кто – легионеры с рейтарами, напополам с товарищами-господами. Всем только того и дай, чтоб из грязи да в князи. А что потом будет? Никого не волнует – хоть трава не расти. Всё повторяется, и нет ничего нового в этом несправедливом мире. Я вот в плену был, ты знаешь, пошли мы в поход с гетманом Олегом Сумным за кавказский рог – пощупать «чёрные» рудники да городки хотели. А вот не свезло, и нас так там пощупали, что, поди, и не вернулся никто, окромя меня и ещё пары-тройки, кому пощастыло. Также и в давние времена князь, которого тоже Олегом звали, ходил за горы те и сложил там свою голову. Вот только в летописях о людях его ничего не стоит написано. Да, я больше чем уверен, что все они с ним и полегли, как и мои побратимы. Да вот только князя ещё помнят, а безымянных ратников его все позабыли. Как и моих побратимов, которые только как полтора десятка лет сгинули, никто, кроме меня да родни, если выжила без кормильца, не вспоминает незлым, добрым словом. – Он тяжело вздохнул и продолжил, осунувшись и почернев лицом: – В конце концов – мы живём в век, когда люди уже не представляют ценности. Человек в наше время – как бумажная салфетка: в неё сморкаются, комкают и выбрасывают, берут новую, сморкаются, комкают и бросают. Люди и лица-то своего уже не имеют. Просто не успевают это самое лицо создать, взрастить и выпестовать какую-никакую, а созидательную личность. Времена такие настали – да и давно уже так происходит.

Он невесело улыбнулся и посмотрел на Сашку своими голубыми выцветшими и кажущимися оттого совершенно бесчуственными глазами:

– Не бери, отрок, в голову стариковские балачки. Знаешь, когда-то давно, когда я был маленький, и мы жили в большом городе за проливом, которого сейчас уже нет, у меня имелся аквариум с рыбками… – Сотник улыбнулся уже весело и засиял, словно позабыв все проблемы и утраты вокруг. – И когда я менял воду и чистил его, нужно было сперва ловить рыбок, пересаживая их из аквариума в банку, чтобы освободить место. И рыбки каждый раз пытались куда-то спрятаться, улизнуть от неизбежного ловчего сачка, а меня это очень сердило. Столько времени я тратил на поимку этих маленьких и глупых рыбок, когда можно было давно пойти играть на улицу с друзьями. Но как-то раз мой дедушка, уже тогда очень старый человек, наблюдая, как я нервничаю, ловя не сдающихся, вертлявых, как ртуть рыбок, объяснил мне суть происходящего. И те житейские правила, что он мне рассказал, не выходят до сих пор из моей головы. Сопротивление судьбе является главной причиной стрессов. Но всё же если тебе кажется, что судьба обращается с тобой грубо и немилосердно, – это вовсе не значит, что она желает тебе зла. Просто ты занял на данный момент времени неудобную для неё позицию, и всё может очень быстро измениться. – Он, ещё минуту назад серый и подавленный, весело расхохотался: – Понимаешь? Не нужно никогда опускать руки, а нужно просто увлечённо заниматься любимым делом – за ним и наступивший апокалипсис не таким страшным покажется. Если его заметить сумеешь, за нашей-то жизнью… А вообще, вооружённая борьба – это не вопрос выбора. Я не верю, что нормальный человек может быть сознательным сторонником вооружённой борьбы, войны и насилия. Вооружённая борьба – это просто обязательство, навязанное обстоятельствами. Всё, что можно сделать без насилия, следует делать без насилия. Хотя бы пытаться, – он встал и стал выбивать о колено пепел из трубки: – Ты давай в госпиталь сходи ещё раз – выглядишь словно покойник, а я пойду в сотню. Кошевой передал: готовится всё проверить – и людей, и технику. Да, у нас и готовить-то особо нечего. Зброя и патроны все на руках, – тяжело вздохнул сотник и продолжил: – То, чего не можешь заполучить, – всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом состоит романтика и идиотизм человеческой жизни.

– К чему готовиться-то? – думая о чём-то своём, сухо спросил Сашка.

– Так кто ж мне, старому хрычу, скажет?! – в тон ему ответил сотник. – Сказали, что зашевелились все вокруг. Имперцы платформы орбитальные куда-то отогнали, а «чёрные» такому только рады будут, сам понимаешь. А наше-то дело нехитрое – обделался и стой. – Отрешённо махнув рукой и кряхтя, поднявшись, сотник сказал: – Ладно, пойду я. Выздоравливай швыдше, а то не сотня стала, а одно название в сорок штыков.

Сотник поднялся, ссутулившись и, казалось, заметно постарев после разговора, тяжело прошагал пару шагов и, резко остановившись, словно забыв сказать что-то важное, обернулся:

– Знаю, шо сильно за дружка своего на «чёрных» зло держишь. Но попомни слова старого воя: никогда и никому не мсти. Всё у нас будет хорошо, а у них – как заслужили.

И так же резко, как и остановился, сотник повернулся и пошагал в сторону центрального плаца коша, но уже уверенно подняв голову и расправив плечи.

Сашка поглядел вслед сотнику, и, закрыв глаза заляпанной коричневыми йодными пятнами ладонью, прищурившись, посмотрел на садящийся за горы золотой диск солнца. Привстал с горячей шины, попахивавшей резиной, собираясь пойти на смену к вертикальной ферме, но тут где-то вдалеке услышал пение. И присел так же неторопливо, как и все южане, знающие толк в жизни и смерти и не смешивающие эти понятия с суетой и спокойствием.

Дослушав, Сашка так же неторопливо поплёлся в сторону фермы, на которой, всем без исключения, даже ему, легкораненому, и сотнику, в том числе, полагалось отрабатывать три дня в месяц. Питание было скудным на засушливом оплоте Войска и всегда оставалось первоочередной проблемой в редкие от войны минуты спартанской жизни.

Невысокая, сверкающая блесками стекла башенка вертикальной фермы, к которой он неторопливо шёл, разительно отличалась от серых, многие годы не крашенных и ремонтировавшихся абы как, домишек вокруг. Так выделяется сверкающая жемчужина в горстке грязных камней. Такой жемчужиной они и являлись на самом деле. Без пяти башен-ферм даже скудный паёк для жителей коша было бы невозможно получить из сухой и скудной земли Острова. Сегодня по графику у него значилось дежурство на единственной ферме, где производилось мясо. Точнее сказать, оно выращивалось в пробирке. Как это происходило, он не до конца понимал, а из объяснений сивого деда Генриха, главного инженера на ферме, понял только то, что поддон с питательным раствором засеивается мышечными и жировыми клетками, сдобренными гормонами и толикой цианобактерий, отчего в питательной среде они размножаются. Превращаются в тонкие ломтики мясной «эрнте» – так называл урожай старый и согнутый жизнью, но оставшийся живым и резвым дед-инженер.