– Звучит так, словно ты себя уговариваешь. – Член все еще стоял грот-мачтой, так что временно было не до спасения чужих прелестей.

– Ошибаешься. Мне себя ни на что уговаривать не нужно! – мой портовый матрос гордо задрал свой нос. Правдоподобно. Почти.

– Я бы с этим поспорил. – Не дожидаясь, пока вода в ванне остынет и заморозит все мое «желание», я поднялся. – Ставлю на то, что ты не выдержишь и суток. Сама на меня запрыгнешь. – Под растерянным женским взглядом прошлепал до шкафа. – И пообещаешь быть очень послушной.

– Не-е-ет... – Та самая барышня, которая «не такая» и «не дам», сглотнула. Крылья носа встрепенулись. И руки потуже затянули на талии халат. Картина маслом!

Уже точно зная, что победил, я взял полотенце и обернул, наконец, вокруг бедер.

– Да! Но ты можешь сопротивляться. Так будет даже интереснее.

Дарья.

«Я сильная. Я смелая. Я смогу», – князь ушел, а я все еще смотрела на дверь и прокручивала в голове один старый анекдот.

Вспомнился вдруг. Про ворону. О том, как она полетела с гусями на юг и весь путь убеждала себя и их, что осилит перелет. В финале вороне стало плохо. Очень плохо. Южные пейзажи не радовали, а вместо «сильная» и «смелая» с клюва слетали уже другие слова – «Еб*анутая я!».

Не самый смешной анекдот, но почему-то нынче я очень хорошо понимала эту глупую птицу. От Абашева вело немилостиво. Душа требовала отрыва, тело било в барабаны под крик: «Секса! Секса!». И микросхемы в голове плавились.

Меня, как маятник, шатало из одной стороны в другую. То при первом же прикосновении готова была отдаться ему на любой, хоть горизонтальной, хоть вертикальной, поверхности. То вдруг вспыхивала от грязных предложений и откровений.

Дура? Дура! И ведь ничего не могла с собой поделать. Воспитание безжалостно конфликтовало с желаниями, привычки – с потребностями. И то, что обо мне думает князь, не хотелось даже представлять.

Мечтал о местной экзотике? Получай!

Кушайте, барин, не подавитесь!

Жалости к Абашеву у меня не было. Сочувствия – тоже. Вот бы он еще не мучил своими кубиками и прочими агрегатами...

Не встречала я в нашей провинции подобной красоты. Порода, мать ее. Селекция. Сомневаюсь, что и в Питере много кто мог похвастаться такой комплектацией. Но эти его последние слова... Наглый вызов. До жёсткого почесуна между лопатками хотелось заставить князя утереться. Показать всю стойкость русской глубинки. Обломать малину.

Только чем больше я об этом думала, чем ярче представляла поникший барский взор и неиспользованное роскошное тело, тем сильнее ощущала себя злобным Буратино.

Картинка с голым князем, выходящим из ванны, как заноза застряла в памяти. Все эти впадинки, перекаты мышц, поджарый торс... И ведь жила же как-то без такой красоты раньше. Занималась сексом с налогами и отчетами. Выставляла по выходным из квартиры нетрезвого Костю. Не горевала.

А как буду без него, без царского-едрит-его-величества?

Маятник отказывался останавливаться. От желаний продолжало штормить до ночи. Уснуть снова удалось далеко не сразу. А проснулась я опять с князем. Только не в обнимку, а на нем. Прижавшись, как Кощей к злату. Положив голову на грудь. И такая счастливая, словно меня всю ночью любили и ублажали. Вдоль и поперек. С душой и для души.

* * *

Ума не приложу, сколько бы я смогла избегать князя. Восточная харизма била наповал, как «Катюша» в Великую Отечественную.

На второй день в усадьбе вокруг Абашева вились не только Левданский, но еще и пара его работников, кони, собаки, пушистая беременная кошка, и хвостиком ходил молодой козел.

Царская свита впечатляла. Стадный инстинкт так и нашептывал: «Иди туда же! Будь как все!», но я героически сопротивлялась. Помогала кухарке, изображала милую безмолвную невесту при появлении князя и слушала байки владельца усадьбы.

Антон Павлович оказался настоящим сундуком с историями. Я так и не смогла понять, сколько же ему лет на самом деле, но рассказы об усадьбе слушала не моргая.

– Я ведь почему хочу, чтобы здесь жила семья... нет, не потому, что из ума выжил, хотя это тоже правда. Но на весь наш род проклятие наложено. Вырождаемся мы. Я последний остался. А все из-за деда моего.

Слушать про проклятия было гораздо интереснее, чем комплименты моему жениху, потому я всем видом дала понять, что сгораю от любопытства.

– Сын его еще до революции в девушку влюбился. В первую красавицу соседнего села. Отчаянно, страстно. Девушка его тоже полюбила. Но кто он, а кто она?! Мезальянс-с! Дед, конечно же, брак не одобрил. Сына на службу отправил. В Питер. А девицу заставил уехать к дальней родне в Нижний Новгород.

– И молодые послушались? – Как-то не верилось, что все так просто у дедули вышло. Да, времена были другие, но то ж любовь!

Романтическая натура во мне так и требовала хэппи-энда. Хотя бы для девушки.

– Если бы! – Антон Павлович грустно вздохнул. – Характер у моего дядьки был, как... Как у князя вашего! Лучше поперек не становиться.

Я вздрогнула, а Левданский продолжил:

– Отца он слушать не пожелал. В Питер прокатился. Вместо службы квартиру там для себя и невесты присмотрел. Скромненькую, но на двоих бы хватило. Но, когда домой за Ксенией приехал, оказалось, что ее и след простыл. Родня, убоявшись деда, молчала. А потом как-то ночью тоже уехала. Слуги комнаты молодого хозяина кругами обходили. И никто не мог ему помочь.

– Но ведь можно было какое-то письмо оставить, – ляпнула я, лишь потом вспомнив, что с грамотностью на Руси тогда проблемы были еще большие, чем при нынешнем ЦТ. – Или намекнуть горе-любовнику.

– А ему и намекнули, – лицо деда стало еще более темным. – Что беременна была его Ксенька, а как он в Питер уехал, от позора утопилась.

– Су... сволочи.

– Да... И дядька, вместо того чтобы продолжить поиски, поверил. Снова вернулся в столицу. Сам в полк записался. Ну а после выстрела «Авроры» повоевал недолго. Любовь была сильная. Не берег себя. И голову сложил одним из первых.

– А его отец? – В черный чай срочно захотелось добавить хотя бы ложку коньяка.

История была давняя, но цепляла как своя. Здесь, в усадьбе, мало что изменилось с тех пор. Легко было представить мечущегося в поисках любимой Ромео и его сурового батюшку. Злость с отчаянием так и накатывали.

– А что отец? Других детей у него не было. Усадьба перешла брату, моему отцу. Но того в тридцатом году раскулачили, так что он ни пожить, ни детьми обзавестись здесь не успел.

– Так вы не здесь родились?

– Какое там, Дарья Юрьевна! На Севере. Это уже потом я и усадьбу вернул, и историю ее узнал... – Левданский как-то странно замолчал. – ... и то, что дед до конца своих дней Ксению искал. Прощения испросить и в усадьбу вернуть. Да... Не судьба-с.