Он обошел дом, подробно рассматривая каждую милую ее сердцу деталь, вынимая из шкафа книги, поглаживая старую обивку дивана… За это время Варвара, как будто парящая в невесомости, накрыла на стол: разогрела мамины щи, нашла в морозильнике и отварила сосиски, нарезала хлеб, предусмотрительно хранившийся с прошлого ее приезда в холодильнике. Украшением всей этой нехитрой трапезы было шампанское, оставшееся у нее от каких-то давних гостей. Чтобы его охладить, они поставили бутылку в эмалированной ведро с ледяной колодезной водой. И ей не было стыдно за проржавевшую кое-где эмаль, и за то, что в XXI веке в доме нет водопровода и канализации, и что спать они будут на старом продавленном диване, ровеснике как минимум ее мамы…

А время ложиться спать неумолимо приближалось, хотя он вовсе не торопился, а она как могла оттягивала этот трепетный момент, как будто и правда была нетронутой невестой. Они долго сидели за столом, он показывал ей в своем телефоне фотографии дочки и племянницы, они смотрели какую-то лабуду по телевизору и вышучивали все, что им показывали, ели щи и сосиски, запивали их шампанским и чаем, и им было просто хорошо.

Так хорошо и спокойно, что Варвара даже не заметила, как они оказались в постели. Она не запомнила того неловкого момента, когда нужно раздеться и показать свое уже далеко не идеальное тело. И увидеть его, Олега, тоже без оболочки приличий. Она как будто погрузилась в легкое забытье и очнулась только уже под одеялом, когда нечего стесняться и можно просто плыть по течению ощущений, которые оказались еще живы. И все это было так непохоже на то, что она привыкла называть сексом! Это была любовь.

Ночью она несколько раз просыпалась от того, что он вставал и выходил на улицу, по дороге прихлебывая что-то со стола. «Наверно, сушняк: мы так много всего намешали», – подумала она и умилилась.

А еще один раз она проснулась от собственного голоса: «Больно-больно!» – причитала она сквозь сон, потому что оказалась в той позе, когда сильно ноет нога. Он погладил ее по плечу, еще крепче прижал к своему теплому сдобному животу, сказал строгим голосом: «Утром мы обсудим, что у тебя так болит», – и у нее сразу все прошло. И даже не накрыло волной жара, несмотря на присутствие рядом такого мощного источника тепла.

Встала она, как обычно, рано. Успела выпить кофе, сбегать в магазин за мукой и кефиром, нажарить оладий ему на завтрак и поговорить по телефону с подругой и родителями, а он все спал, тяжело ворочаясь на скрипучем диване. Когда время перевалило через полдень, она решилась его побеспокоить: он говорил, что в два собирался вести племянницу в кино. Встал он не сразу и в довольно мрачном настроении: видимо, сказывался поздний отбой и непривычное спальное место. В ответ на ее шутки относительно позднего времени только пробурчал что-то сложносочиненное и невразумительное (как ей показалось, насчет уже начинающихся супружеских упреков): она опять недопоняла, поэтому решила не уточнять для спокойствия их обоих. Правда, когда он увидел на столе гору оладий, сразу повеселел, и она тоже почувствовала себя спокойнее: все-таки она еще не знала, как с ним себя вести.

Она сварила ему кофе покрепче и даже с коньячком, как он попросил, села с ним за стол и смотрела, как он ест. За завтраком он как будто пришел в себя и разговорился: обсудил планы на день, расспросил подробно про ее ночные страдания и внимательно выслушал все, что она так долго держала в себе, не перебивая и лишь сочувственно поглаживая ее по руке.

– Мы все это вылечим! – в итоге припечатал он, и она поверила.

Ей казалось, что она знает его всю жизнь. Что они уже двадцать лет живут вот так вместе, и что каждый день она варит ему кофе, а он спешит к своей подопечной, а она смотрит на его желваки, гуляющие во время еды под небритой кожей, и умиляется.

Олег уехал, взяв с собой несколько кофейных зерен («чтобы не дышать перегаром на ребенка»), а Варвара осталась на даче до понедельника, чтобы, как обычно, отправиться оттуда прямо на работу. День прошел как в тумане: странное присутствие нового человека, занявшего в жизни как будто бы давно отведенное для него место (как вывихнутый сустав, который только что вправили, поэтому еще свежи воспоминания о боли, но уже чувствуется, что больше болеть не будет), беспокойная ночь и довольно большое количество выпитого накануне, делали все вокруг как будто немного нереальным.

Варвара, как обычно, попыталась заглянуть внутрь себя и проанализировать происходящее. «Ну не может человек быть настолько идеальным! – подумала она. – Как-то мы много пьем. Может быть, дело в этом?» Но почувствовав, как от этой мысли портится настроение, тут же загнала ее в дальний угол сознания. Зачем придумывать человеку недостатки, если их, возможно, действительно нет?

Варвара позвонила родителям и призналась им в любви к Олегу. Мама мелко заплевала (судя по звуку, даже не через плечо, а прямо в трубку), а папа закричал почти молодым голосом (и откуда что взялось!): «Лед тронулся, господа присяжные заседатели!» Варе даже показалось, что они оба на время забыли о своих болячках. И разговор с ними получился очень теплым, без обычного напряжения. Похоже, детские комплексы растворились в затопившем душу счастье.

Вечером Олег прислал в WhatsApp штук сто фотографий – своей племянницы во всех видах, себя с ней, ее на каких-то аттракционах, себя огромного за совершенно микроскопическим на его фоне детским столиком и даже себя в метро. От всего этого веяло теплом и уютом. И в этом тепличном микроклимате его приглашение в понедельник после работы приехать к нему в гости прозвучало еще милее. И сердце сжалось от нежности, почему-то болезненно.

Наступил понедельник. Уже с самого утра Варвара только и думала о том, как приедет вечером к Олегу. Было любопытно и немного страшно.

Он встретил ее у подъезда: в пакетах из супермаркета приятно шуршало и позвякивало. По дороге от почтовых ящиков до лифта, а потом от лифта до его квартиры они встретили, как ей показалось, всех его соседей. В ее доме давно никто ни с кем не здоровался, и она заставила себя привыкнуть к стеклянному взгляду встречаемых в подъезде и внешне знакомых людей, которые смотрят как будто сквозь тебя, или поверх, или мимо, чтобы только ни за что на свете не поймать твой взгляд и ни под каким предлогом не