– Все интереснее… Выпускать его нельзя, – сказал я. – Как действуем?

– Ты назначаешься вторым координатором операции «Фукусима».

– Первый – вы.

– Я. Вылетаешь через три часа в Кручегорск. Посидишь с этим Кузей в камере, познакомишься. Установишь психологический контакт. Отработаешь его на связь с террористами. В средствах не стесняйся, слишком много стоит на кону… В камере тебе помогут двое наших агентов-камерников, они в Кручегорске отработали по одному фигуранту, так что очень удачно закрепились в изоляторе. Тебе в помощь придается техническая группа. Своих людей задействуешь в полном объеме. Если нужна помощь – любые ресурсы в твоем распоряжении. Без ограничений. Ясно?

– Яснее ясного.

Ломакин вытащил из стола папку с авиабилетами и необходимыми бумагами. Пододвинул ко мне ноутбук, где имелась информация по операции «Фукусима».

– Тебе час на знакомство, – сказал он. – Потом вылетаешь…

Внедренческая легенда у меня была железная. Мне в один из приездов в Кручегорск пришлось поставить на место тамошнюю уголовную шушеру. И теперь это явилось основанием для моего задержания – якобы кавказские бандиты признаны потерпевшими от моего произвола. Так что в ИВС мне надлежало заехать на железобетонных основаниях.

Что я вскоре и сделал. Ну а дальше получилось как получилось. Познакомился с фигурантом. Дал согласие на то, чтобы выпустить его из камеры. В результате он сделал ноги. А я ощущал себя полным идиотом. Ведь можно было бы избрать Долгоносову меру пресечения в виде заключения под стражу. Можно было на выходе из тюрьмы взять его под белы ручки и отвезти в укромное место, где выбить все, что он знает и не знает, – методика отработанная, мало кто мог ей противостоять. А я его отпустил. Сам! А дураком ощущать себя очень неприятно!

Я предавался терзаниям и воспоминаниям на съемной двухкомнатной квартире в блочной девятиэтажке спального района на окраине Кручегорска. При выездах в хорошо знакомые города я никогда не останавливался в одном месте, ибо бережного бог бережет. Вот и сейчас подобрал жилище на последнем этаже, исходя больше из соображений безопасности. Здесь была пожарная лестница, чердак над головой, внизу – переплетения дворов, гаражи, промзона и даже конечная станция метро в километре от меня. Все идеально подходит на случай, если придется пробиваться с боем и уходить огородами. И еще здесь достаточно многолюдно, чтобы на тебя никто не обращал внимания.

Откинувшись в кресле, я попытался смотреть телевизор. Там шла программа новостей. Сами новости с каждым годом все больше походили на фильм-катастрофу. Восстание арабских беженцев в лагерях на юге Германии. Партия педофилов заняла третье место на выборах в Норвегии. Презентация нового сезона красочных казней от Вечного Халифата. Запрет на крещение детей в Дании. Петиция мирового музейного сообщества об уничтожении воинами джихада уникальных культурных ценностей. Такая вот милая хроника одичания.

Раздался резкий, дребезжащий звонок, который невозможно не услышать, – я такие люблю. Взяв со стола мобильный телефон, я отметил, что номер не определился. Интересно, кто такой весь таинственный хочет со мной беседу вести?

– Весь внимание, – произнес я ровно, пытаясь придать своему голосу барственные интонации.

– Чак, ты? – послышалось в трубке.

– Он самый.

– Это Кузьма. Помнишь, на нарах рядом лежали?

– Как же такое забудешь.

– Разговор есть. Как насчет встречи?

– Серьезный хоть разговор? – спросил я с интересом.

– Взаимовыгодный, – заверил меня Кузьма.

– Ну, тогда давай.

– К Вечному огню подъезжай. Со стороны гостиницы «Днестр» часа через три. Годится?

– Давай на час попозже. Пока соберусь. У меня еще встречи, – дал я понять, что, конечно, видеть его рад, но не настолько, чтобы бежать вприпрыжку, забывая о других делах. Интересно, чем он ответит?

Кузьма покладисто произнес:

– Хозяин барин. Там же в восемнадцать десять.

– Ну, до встречи, сокамерник.

– До встречи…

Смертельная схватка, удар по голове, потеря товарища, труп которого теперь лежит в багажнике, – все это выбило «снежного человека» из колеи. Он растерял свою былую невозмутимость и время от времени едва слышно шептал под нос страшные проклятия, обращенные неизвестно к кому. Кобре не нравилась его реакция. Опытные воины не должны вести себя так. Ведь ничего особенного не произошло. Один эпизод бесконечной битвы. И машину он вел как-то нервозно, в результате она попросила его из-за руля и повела тяжелый джип сама, продемонстрировав, что и в вождении машины она на высоте. Она много в чем на высоте. А в некоторых вопросах ее высота недосягаема – она отлично знала это и не то чтобы гордилась, гордыня – это грех. Просто она всю жизнь стремилась к совершенству. Во всем.

«А ведь Лекарь уже стар, – подумала она. – Старость – это неизбежность. Но для некоторых непозволительная роскошь…»

Лекарь кинул в багажник машины саперную лопатку и вытер пот. Произнес, кивнув на холмик свежевырытой импровизированной могилы:

– Неправильно все-таки это.

– Что? – спросила Кобра, подставляя солнечным лучам, играющим в кронах деревьев, свое осунувшееся худое лицо.

– Мы хороним нашего брата не по мусульманским обычаям. Без должного почтения. В лесу, как какую-то собаку.

– А как хоронят павших на поле боя, когда война продолжается?

– Но войны нет сейчас, – возразил Лекарь.

– Есть. А Ибрагим сейчас в раю. Конечно, если он существует, – усмехнулась Кобра.

– Ты не веришь в рай? – нахмурился Лекарь.

– Я не знаю ничего наверняка.

– Ты не веришь, – уже утвердительно произнес он.

– Лекарь, что ты такой бледный?

– Душно. – Лекарь вытер рукавом вспотевший лоб.

– И страшно? – скривилась она.

– Кто ты такая, женщина, чтобы обвинять меня в страхе? – Его глаза налились кровью, и он сделал шаг к ней, сжав огромный кулак. – Ты еще говорить не умела, когда я гяурские бронетранспортеры жег и шакалам головы резал! Я один выходил против десятерых, и они бежали, потому что видели, что я не боюсь ничего! Руками их рвал! Горло выгрызал!

Она с некоторым интересом посмотрела на него, ничуть не испугавшись его эмоционального взрыва. Для нее не было секретом, что давно, еще на тех войнах, во времена которых она была совсем маленькой, а народ в горах уже бился за свои идеи, он показал себя свирепым, фанатичным воином Аллаха. Не было и в последнее время оснований сомневаться в его преданности. Но он терял форму. Все больше и больше. Время играло против него, посылая мяч за мячом в его ворота.

– Я моджахед, у меня священная война. – Лекарь сдал назад и разжал кулаки, однако было видно, что говорит он это не столько искренне, сколько по привычке. – А ты? Что сделала ты кроме того, что околдовала Марида?