В будущем, выбрав неспокойную профессию военного врача, Георгий не раз вспоминал Бориса добрым словом – и за стрельбу по тарелочкам, и за изнурительные часы, проведенные в фехтовальном зале. Но память об испытанном унижении, холодном и зачастую презрительном отношении брата, безжалостных наказаниях за проступки, все это тяжелым черным камнем лежало на дне души Родина, и фигура Бориса вызывала смутную тревогу. Но делать было нечего, желтоватый листок телеграфной депеши бросал вызов, а пренебрегать подобными вызовами было не в правилах Георгия. Он мог бы отказать брату, но отечеству отказывать не привык.

Родин взглянул на часы, поезд на Тобольск отправлялся рано утром. Оставалось еще время на сборы. Утешив Клавдию Васильевну, взволнованную нежданной весточкой от ее ненаглядного Борюсика, которого она, как и Георгия, помнила еще ясноглазым мальчуганом, Родин принялся паковать самое необходимое в небольшой дорожный чемодан. Помимо теплого белья в него отправился походный хирургический набор, пара склянок морфия, револьвер и несколько книг. Теперь оставалось только послать Ирине в Петербург телеграмму с объяснением своего неожиданного и таинственного исчезновения из Старокузнецка, а также с горячим (насколько это позволял телеграф) заверением в любви.

Утром, отправив заспанного мальчишку в земскую больницу передать записку для Юсупова с извинениями за внезапный отъезд, Родин направился прямиком на старокузнецкий вокзал. Молодой врач вдыхал холодный влажный воздух полной грудью, и предчувствие приключений тревожило его отважное сердце. Извозчик, подъехавший в насквозь отсыревшей за ненастную ночь скрипучей пролетке, с беззлобным удивлением глядел на коренастого зеленоглазого барина, пребывавшего этим хмурым темным утром в таком радостном возбуждении. Решив наконец, что барин не иначе как крепко выпил, он плюнул наземь и, запахнув поплотнее сырой тулуп, пустил лошадь рысью.

Мерно покачиваясь в такт хода поезда, Родин вдумчиво изучал содержимое свежего выпуска «Военно-медицинского журнала». Нехитрое убранство купе его нисколько не смущало. Для комфорта этому опытному путешественнику и аскету мало что нужно, разве что горячий черный чай да сухая чистая постель – и то и другое в поезде было представлено в лучшем виде. А занять свой ум Георгий всегда умел.

Осень уже вступила в свои права, около семи темнело, и лишь бездонная ночь с редкими светлячками фонарей царствовала за окном. Зато днем можно было любоваться красотами природы замечательной поры. Вагоны равнодушно проплывали мимо багряных рощиц, еловых чащоб, бесконечных и бескрайних аккуратных лоскутков полей. Под ними бурлили величественные реки, безмолвной гладью чернели глазницы озер, а в небе вереницы птиц мигрировали по своим птичьим тропам. Не склонный к рефлексии, Георгий все же немного хандрил из-за разлуки с Ириной, а набирающая силу осень вторила ему картинками рыжей печали и туманными далями. Впрочем, лучшее средство от хандры – путешествие, и с каждым километром наш герой все более исцелялся от этой русской болезни. Вот уже и красавец Урал остался позади, а впереди были еще сотни и сотни километров пути, и среди них суровые, жестокие и печально известные края каторжных тюрем-централов – мест последнего пристанища многих ссыльных и поселенцев.

– Тобольск, подъезжаем к Тобольску! – растягивая буквы и отчаянно окая, известил пассажиров важный обер-кондуктор.

Георгий отложил в сторону журнал и засобирался, приводя в порядок костюм. Ему захотелось глотнуть свежего воздуха и немного размяться на станции, однако планы его претерпели существенные изменения.

Поезд Родина качнулся и остановился у перрона вокзала, поравнявшись с каким-то скорым составом на соседних путях. У лестницы вагона стояли два младших офицера и всматривались в лица выходящих пассажиров. Увидев Родина, военные приветствовали его и пригласили проследовать в вагон скорого поезда, многозначительно добавив полушепотом:

– Дело государственной важности!

Стоянка в Тобольске обещала быть долгой, и Георгий без колебаний принял таинственное приглашение.

В плохо освещенном купе скорого, спиной ко входу, стоял военный и разглядывал пестрый люд перрона. Офицеры, сопровождающие Родина, четко рапортовали:

– Ваше высокоблагородие, господин Родин доставлен! – И вышли вон.

Полковник повернулся, и в нем Родин узнал своего брата Бориса. Красивый и статный, с молодцеватыми усами; форма на ладной фигуре сидела превосходно. Крепко обнявшись, по приглашению Бориса братья уселись на диване.

– Еня, а ты молодцом, приятно посмотреть, каким бравым ты стал. Мне Всеволод писал. Не зря, не зря, видать, я тобой занимался и ковал из тебя мужчину. Сделал из тебя человека!

Борис дружески хлопнул брата по плечу и с искренним удовольствием посмотрел на Георгия.

Минутой позже он вдруг посерьезнел и перешел к делу:

– Нам с тобой раскачиваться времени нет. Вот материалы по делу, ради которого ты проделал весь этот путь, и верю, не остановишься на полдороге.

Борис передал брату пухлую зеленую папку с золотым тиснением:

– Здесь все, что есть. Расскажу кратко предысторию, а ты мотай на ус. – Борис закинул ногу на ногу и начал повествовать: – Как ты, наверное, знаешь, политика ныне не простая – Япония готовит кампанию против России. Скажу больше: разведка и контрразведка японцев настолько сильны, что мы не успеем противопоставить им ничего серьезного. Скорее всего, они нас уничтожат стремительным ударом, – тут Борис сделал паузу и торжественно посмотрел на брата, многозначительно покручивая ус.

Георгий с шумом выдохнул и развел руками.

– Ну если ты это говоришь – остается только… не знаю что. И каков план? А что говорит разведка, почему проморгала? Мы же Россия! История, сила… Глыба! – Георгий упрямо мотнул головой.

Борис, задумчиво наблюдая за горячностью младшего брата, продолжил:

– Наша разведка сработала отлично. Увы, Еня, Россия и правда глыба, и часто это неповоротливая глыба. А у государя много наушников и «советчиков». В общем, все это довольно сложно устроено, как-нибудь потом расскажу, – навел тумана Борис. – Скажу только, что моя группа как раз занималась разработкой и воплощением этой операции. Подразделение это абсолютно засекреченное, без званий, чинов и настоящих имен. Мы его называем просто клубом. Русским клубом. Операция настолько тонкая и засекреченная, что я не могу о ней говорить никому, даже государю.

При этих словах брови Родина-младшего медленно поползли вверх от удивления.

– Всех деталей не знают даже участники клуба. Тебе я расскажу все, так нужно для дела, – важно подытожил полковник. – Японцы – испокон века мистики и язычники. В семнадцатом веке христианство и вовсе было под запретом на островах. Их язычество, синто, имеет сходные черты с нашими древними верованиями и чем-то напоминает тот культ, который справляли наши предки еще до Владимира Святого. У японцев тысячи духов и богов, именуемых ками. На каждый предмет утвари, на каждый уголок земли, воды и воздуха есть свой специальный дух. Отношение к ним японцев настолько трепетное и серьезное, что выходят эти духи очень живыми и куда реальнее наших святых. Сам император считает себя потомком Аматэрасу – богини-солнца, одного из главенствующих божеств японского пантеона синто. Согласно синтоистским верованиям, Аматэрасу есть прародительница японского императорского рода. Когда микадо Муцухито, нынешний император Японии, семь лет назад посещал дзингу Сухидаини-но ками – святилище Богини Осаждающегося Песка, он впал в состояние мистического транса, во время которого ему привиделось, что он вступил с богиней в связь. – Тут Борис позволил себе слабо усмехнуться и продолжил повествование: – Как нам это удалось, говорить не буду. Есть, знаешь ли, у нас свои методы и средства. Суть в том, что через девять месяцев в святилище родился мальчик, дитя императорской крови, а если точно следовать нашей легенде – сын микадо и великой ками.