Альберто Вильямисар, сразу поняв, что похищение жены и сестры – лишь звено в зловещей цепи событий, попытался объединить усилия родственников похищенных. Первый же визит к Эрнандо Сантосу получился неутешительным. Вместе с сестрой жены, Глорией Пачон де Галан, они застали Эрнандо развалившимся на диване в состоянии полного отчаяния. «Я готовлюсь только к тому, чтобы как можно меньше страдать, когда убьют Франсиско», – сказал он им при встрече. Вильямисар начал рассказывать о планах переговоров с похитителями, но Эрнандо прервал его с явным раздражением.

– Не будьте наивным, мой мальчик, – сказал он, – вы даже не подозреваете, что это за типы. Все напрасно.

Экс-президент Турбай тоже не отличался оптимизмом. Из различных источников он уже знал, что его дочь в руках Подлежащих Экстрадиции, но старался не признавать этого публично до тех пор, пока не узнает их требований. Неделю назад он с ловкостью тореро ушел от ответа на вопрос, заданный журналистами.

– Сердце подсказывает мне, что Диану и ее сотрудников задерживают в связи с их журналистской деятельностью, но речь не идет о насилии.

Подобную пассивность оправдывали три месяца бесплодных попыток чего-то добиться. Вильямисар хорошо понимал это, но чужим пессимизмом не заразился, стремясь вдохнуть свежие силы в совместные действия родственников.

Когда одного из его друзей спросили, каким был Вильямисар до похищения, тот ответил одной фразой: «Был хорошим собутыльником». Альберто не обиделся, считая это завидным и редким качеством. Но в день, когда похитили жену, он понял, что в его положении это еще и опасное качество, и решил больше не пить на людях до тех пор, пока похищенные женщины не окажутся на свободе.

Большой ценитель застолья, Вильямисар знал, что алкоголь притупляет бдительность, развязывает язык и, в итоге, мешает воспринимать действительность. А это очень рискованно для того, кто вынужден до миллиметра выверять каждый свой шаг и каждое слово. Таким образом, обет воздержания стал не просто епитимьей, а мерой предосторожности. Он перестал ходить в гости, распрощался с богемной жизнью и веселыми вечеринками политиков. А если к вечеру нервы расшатывались до предела, его сын Андрес со стаканом минеральной воды слушал, как отец изливает душу, утешаясь в одиночку порцией виски.

Рафаэль Пардо и Вильямисар рассматривали несколько вариантов действий, но все их планы натыкались на официальную позицию правительства, стремившегося во что бы то ни стало сохранить институт экстрадиции. Оба понимали, что выдача преступников является самым мощным инструментом, которым активно пользуется президент, чтобы оказать давление на Подлежащих Экстрадиции и заставить их сдаться, и который не менее активно используют сами преступники, как предлог, чтобы не сдаваться.

Несмотря на то, что Вильямисар не имел военного образования, его детство прошло рядом с казармой. Его отец, доктор Альберто Вильямисар Флорес, долгое время служил медиком в президентской гвардии и хорошо знал офицерскую жизнь. Его дед, генерал Хоакин Вильямисар, был военным министром. Дядя, генерал Хорхе Вильямисар Флорес, занимал пост главнокомандующего Вооруженными Силами. По наследству в характере Альберто сочетались качества военного и настоящего сантандерца_, мягкого и властного одновременно, серьезного и бесшабашного, умеющего действовать решительно, говорить все прямо в лицо, но при этом никому никогда не «тыкать». Влияние отца, все же, оказалось сильнее: Альберто прослушал полный курс медицины в Университете Хавериана, правда диплом так и не получил, унесенный бурными волнами политики. Этот не вояка, а сантандерец, чистый и прямолинейный, всегда носил при себе короткоствольный «смит-энд-вессон» тридцать восьмого калибра, который надеялся никогда не применять. Но, вооруженный или безоружный, он всегда отличался отвагой и выдержкой. Эти качества, на первый взгляд, противоречивы, однако сама жизнь показала, что это не так. С такой наследственностью Вильямисару вполне хватало решимости для вооруженного отпора похитителям, но он не хотел идти на крайние меры до тех пор, пока не встанет вопрос жизни и смерти.

Таким образом, в конце ноября Вильямисару единственно возможным казалось встретиться с Эскобаром и обсудить все с глазу на глаз, жестко, но на равных. Как-то вечером, устав от хождений и встреч, Альберто сказал об этом Рафаэлю Пардо. Пардо в этом плане почудилось отчаяние, и он поспешил расставить все точки над «и»:

– Послушай меня, Альберто, он говорил сдержанно и без обиняков, – поступай, как хочешь, пытайся делать, что можешь, но если ты и дальше надеешься пользоваться нашей поддержкой, пойми, ты не в праве выходить из-под контроля. Ни на шаг. Это должно быть ясно.

Какие еще качества, кроме решительности и выдержки, могли бы поддержать Вильямисара в этой внутренне противоречивой обстановке, когда поступаешь так, как считаешь нужным, по своему усмотрению и способностям, но постоянно помнишь, что у тебя связаны руки.

Открыв глаза, Маруха вспомнила старую испанскую поговорку: «Не дай, Господь, того, к чему мы сможем притерпеться».

После похищения прошло десять дней, и они с Беатрис начали привыкать к тому бытию, которое в первую ночь показалось им невыносимым. Хотя похитители не раз повторяли пленницам, что это только военная операция, плен оказался хуже тюрьмы. Женщины могли разговаривать только в случае крайней необходимости и всегда шепотом. Чтобы встать с матраса, служившего им общим ложем, требовалось разрешение охранников, не спускавших с них глаз ни днем, ни ночью; разрешение нужно было просить, чтобы сесть и вытянуть ноги, чтобы поговорить с Мариной и покурить. Марухе к тому же приходилось закрываться подушкой, чтобы заглушить приступы кашля.

Над единственной кроватью, где спала Марина, круглые сутки горел свет. Вдоль кровати на полу лежал матрас, на котором Маруха и Беатрис спали валетом под одним одеялом, как Рыбы на знаке зодиака. Тут же на полу, прислонясь к стене, сидели охранники. Комнатка была так мала, что их вытянутые ноги доставали до матраса пленниц. Единственное окно было забито. Перед сном сторожа затыкали под дверь тряпку, чтобы свет лампы не проникал через щель в остальную часть дома. Днем и ночью единственными источниками света были только лампа да мерцающий телеэкран; правда, был еще синий фонарь, при свете которого все выглядели бледными, как мертвецы, и Маруха настояла, чтобы его убрали. Закупоренная комната не проветривалась, и ночью царила жаркая духота. Хуже всего было утром: часов в шесть пленницы просыпались и без воздуха, без капли воды и еды ждали до девяти, когда откроют дверную щель и можно будет вздохнуть. Единственную радость Марухе и Марине доставляли кофе и сигареты, которые им приносили по первому требованию. Для Беатрис, с ее склонностью к респираторным заболеваниям, табачный дым был настоящим бедствием. Но, видя счастливые лица подруг, она молча терпела. Смакуя кофе с сигаретой, Марина однажды воскликнула: «Как будет хорошо, когда мы втроем соберемся у меня дома, покурим, попьем кофейку и посмеемся, вспоминая эти ужасные дни». Беатрис в этот момент даже пожалела, что не курит.