Время от времени узникам предлагали сыграть в карты, домино или шахматы, но журналистам не удавалось оказывать достойное сопротивление – уж больно высоки были ставки и «удачливы» охранники. Все они были молоды. Младший из охранников, лет пятнадцати, уже гордился своим дебютом – первой премией в конкурсе по истреблению полицейских: два миллиона за каждого. Однако к деньгам боевики относились с таким пренебрежением, что в первые же дни купили у Ричарда Бесерры очки от солнца и жилет за сумму, которой ему хватило бы на пять новых жилетов.

Холодными вечерами охранники покуривали марихуану и поигрывали личным оружием. Дважды оно случайно стреляло. Один раз пуля пробила дверь туалета и ранила охранника в колено. В другой раз охранник, случайно услышав по радио обращение папы Иоанна Павла II, призывавшего освободить заложников, возмутился:

– А этот сукин сын чего лезет?

После такого оскорбления папы его напарник в бешенстве вскочил с места, дело чуть не дошло до перестрелки, и пленникам пришлось их разнимать. Но кроме этого случая, Хэро Бусс и Ричард старались ни во что не вмешиваться и не лезть на рожон. Что касается Орландо, то он уже давно считал себя третьим лишним, а потому отводил себе первую строчку в списке смертников.

Через некоторое время журналистов разбили на пары и разместили в трех помещениях: Ричарда с Орландо, Хэро Бусса с Хуаном Виттой, а Диану с Асусеной. Первую пару среди бела дня провезли на такси через оживленный торговый центр, невзирая на то, что их разыскивали все секретные службы города. Под охраной четырех боевиков узников разместили в недостроенном доме, в комнате без электричества размером два на два метра, больше похожей на карцер, рядом с грязным туалетом. Все спали на полу на двух матрасах. В соседней запертой комнате прятали еще одного заложника, за которого, по словам охранников, требовали многомиллионный выкуп. Это был грузный мулат с массивной золотой цепью на шее, его держали в полной изоляции со связанными руками.

Диана и Асусена провели большую часть плена в просторном, комфортабельном доме, принадлежавшем, наверное, какому-то высокому начальству. Женщины обедали за одним столом с хозяевами, принимали участие в семейных беседах и, если судить по дневнику Асусены, слушали свежие диски Росио Дуркал_ и обсуждали Хуана Мануэля Серрата. В этом доме Диана увидела телевизионную программу, снятую в ее квартире в Боготе, и вспомнила, что сунула куда-то ключи от платяного шкафа – то ли за коробку с аудиокассетами, то ли за телевизор в спальне. Вдобавок выяснилось, что в спешке, отправляясь в это фатальное путешествие, она забыла запереть домашний сейф. «Дай Бог, чтобы никто не успел сунуть туда свой нос», – написала она в одном из писем к матери. Через несколько дней, наткнувшись на какую-то телепередачу, она услышала успокаивающий ответ.

С появлением в доме заложниц уклад жизни хозяев не изменился. Как и прежде, к ним часто приходили какие-то гости, относившиеся к пленницам как к членам семьи и приносившие им значки и открытки с изображением святых чудотворцев, способных помочь обрести свободу. Гости приходили целыми семьями, с детьми и собаками, которые резвились по всем комнатам. Зато погода совсем не радовала. В редкие солнечные дни пленницы не могли выйти позагорать из-за каменщиков, постоянно работавших поблизости. Возможно, это были переодетые охранники. Диана и Асусена сфотографировали друг друга сидящими на кроватях и не обнаружили у себя каких-либо внешних изменений. На другой фотографии, сделанной через три месяца, было видно, что Диана осунулась и постарела.

Узнав о похищенных 19 сентября Марине Монтойя и Франсиско Сантосе, Диана сразу поняла, что захват ее журналистской команды представляет собой лишь эпизод гигантской политической операции, призванной подтолкнуть правительство к определенным законодательным решениям. Дон Пачо вскоре сам подтвердил это предположение, рассказав о составленном списке избранных журналистов и чиновников, которых наркомафия похитит в случае необходимости. Тогда Диана тоже начала вести дневник, служивший ей не только для записи фактов, но и для поддержания душевного равновесия и трезвой оценки событий. Она записывала туда все: тюремные анекдоты и политический анализ, бытовые наблюдения, воображаемые диалоги с родными и обращения к Богу, Деве Марии и Иисусу Христу. На нескольких страницах – полностью переписанные «Отче наш», «Аве, Мария» и другие молитвы – свидетельство более тесного, письменного общения с Господом.

Ясно, что дневник Дианы не предназначался для публики – скорее, это был меморандум, политический и человеческий, который последующие события превратили в трагический диалог автора с самим собой. Диана писала крупным, округлым почерком, аккуратно заполняя все строки ученической тетради, что слегка затрудняет чтение. Первые записи она вела украдкой, на рассвете, когда же охранники заметили это, они принесли ей карандаш и вдоволь бумаги, лишь бы она не мешала им спать.

Первая запись в дневнике сделана 27 сентября, спустя неделю после похищения Марины и Пачо: «В среду, 19-го приезжал наш опекун, с тех пор произошло столько событий, что дух захватывает». Далее Диана спрашивала себя, почему до сих пор никто не взял на себя ответственность за похищение их группы. Ответ был только один: если похитители не добьются своего, заложников уничтожат без лишнего шума. «Я понимаю это и леденею от ужаса». Беспокоясь за своих товарищей больше, чем за себя, Диана любым способом старалась узнать, в каких условиях живут ее коллеги. Как все в ее семье, особенно мать, Диана была истой католичкой, и время лишь укрепило ее веру, ставшую почти мистической. Она молила Бога и Деву Марию за всех, кто имел отношение к ее жизни, включая самого Пабло Эскобара. «Возможно, он больше других нуждается в Твоей помощи», – обращалась она к Богу в своем дневнике. «Я знаю, Ты стремишься заставить его увидеть добро и остановить зло, прошу Тебя, помоги ему услышать нас».

Труднее всего пленницы привыкали жить бок о бок со своими надзирателями. Охранники Марухи и Беатрис не имели никакого образования и отличались грубым, неуравновешенным нравом. Они дежурили парами по двенадцать часов, сидя на полу с автоматами наизготовку. Все носили футболки с рекламными надписями, кроссовки и шорты, часто выкроенные прямо из брюк с помощью садовых ножниц. Один из заступавших на пост в шесть утра продолжал спать до девяти, а второй должен был караулить, но, как правило, тоже засыпал. Маруху и Беатрис это всегда удивляло: напади в это время на дом отряд полиции, часовые даже не успеют проснуться.

Все охранники были законченными фаталистами. Все они были уверены, что умрут молодыми, но воспринимали это как должное и жили сегодняшним днем. Свое отвратительное ремесло они оправдывали тем, что стремятся помочь семьям, купить хорошую одежду, мотоцикл и позаботиться о счастье своих матерей, которых чтили превыше всего и ради которых были готовы на смерть. И тюремщики, и их жертвы поклонялись одному Иисусу и одной Деве-Заступнице. Все они ежедневно молили о защите и милосердии, однако набожность похитителей носила оттенок порока: в своих молитвах они сулили дары и пожертвования в обмен на помощь и успех в преступном ремесле.

Вторым после религии объектом поклонения был «рогипнол», транквилизатор, помогавший воплотить в реальной жизни подвиги любимых киногероев. «Смешай его с пивом и сразу улетишь, – объяснял один из парней. – Тогда бери ствол, угоняй тачку и катайся. Особенно греет ужас на лице хозяина машины, отдающего тебе ключи». Все остальное боевики презирали: политиков, правительство, государство, суд, полицию и общество в целом. «Жизнь, – считали они, – сплошное дерьмо».