Смерть не давала освобождения от епитимьи. Если человек умирал прежде, чем завершался срок его покаяния, это трактовалось как божественное осуждение – свидетельство того, что его приговор не был достаточно суровым в глазах Бога. В таких случаях кости покойного извлекались из могилы и публично сжигались. Его имущество по закону могло быть конфисковано, а его семья могла понести бремя его наказаний точно так же, как могла понести бремя его долгов. Таковы были более снисходительные наказания, милосердно налагаемые на тех, кто добровольно сознавался в своих грехах и доносил на других. Сведения, получаемые от информаторов, записывались со скрупулезной обстоятельностью. Возникала гигантская «база данных», которая дополнялась последующими допросами, и весь этот материал тщательно подшивался и систематизировался для облегчения пользования им. Подозреваемым, таким образом, могли вменить в вину проступки или преступления, совершенные или якобы совершенные ими тридцатью или сорока годами раньше.

В 1316 году, например, относительно одной женщины было установлено, что ее впервые арестовали за ересь в 1268 году. Это был образчик тех методов, посредством которых современное государство контролирует своих граждан. Это был прототип тех электронных протоколов, что ведутся современными полицейскими органами, посредством которых проступок, совершенный в юном возрасте, – например, курение марихуаны или участие в демонстрации, – может быть извлечен на свет годы спустя для дискредитации политика или какой-либо другой публичной фигуры. Прибывая в определенную местность, инквизиторы устраивались в той или другой штаб-квартире и уже тут начинали слушания признаний и доносов. Система порождала часто непреодолимое искушение свести счеты, поквитаться за старые обиды, навлечь на врагов неприятности. Жен зачастую подстрекали доносить на своих мужей, детей – доносить на своих родителей. Для подкрепления первоначальных показаний вызывались свидетели. Если человек указывался в качестве соучастника двумя другими лицами, судья отправлял ему повестку с требованием предстать перед инквизиционным трибуналом. Это приказание сопровождалось письменным заявлением об имеющихся против него уликах. Имена его обвиняемых, как и имена свидетелей, никогда, впрочем, не упоминались. Если обвиняемый пытался бежать, адресованный ему вызов оглашался три воскресенья подряд. Если он попрежнему не являлся, его официально отлучали от Церкви и объявляли вне общества. Под страхом отлучения другим людям запрещалось давать ему еду, кров или убежище.

Если же обвиняемый откликался на вызов инквизиционного трибунала, производилась официальная оценка имеющихся против него свидетельств. В том случае, если их находили достаточными, он официально брался под арест и с этого момента оставался в руках инквизиции. Поскольку никакой инквизитор не желал выглядеть способным на ошибку, использовались всевозможные ухищрения, чтобы вырвать или выбить признание. Допросы часто затягивались. По словам одного функционера, «нет нужды спешить… ибо муки и тяготы заключения нередко приносят перемену в уме». Иногда подозреваемых попросту держали в строгом заточении, пока они не сознавались. Порой на них надевали цепи и не допускали посетителей. Порой их морили голодом. Нередко их ласково увещевали. Нередко их также пытали. По гражданским законам врачи, солдаты, рыцари и знать не подлежали пыткам и пользовались неприкосновенностью. Инквизиция взялась демократизировать страдания и сделать их доступными всем, независимо от возраста, пола или социального положения. Изначально инквизиторам запрещалось самим проводить физические пытки, они могли только выступать в роли наблюдателей или надсмотрщиков, отдавая распоряжения гражданским или светским исполнителям, записывая все сказанное обвиняемым под пыткой. Затем, в 1252 году, булла, изданная папой Иннокентием IV, официально уполномочила самих инквизиторов проводить пытки – «но так, чтобы это не влекло членовредительства или угрозы для жизни». Инквизиторы быстро нашли способы, чтобы обходить это ограничение. Они также столь усердно сетовали на него, что в 1260 году новый папа Александр IV разрешил им даровать друг другу отпущение грехов за любые «непредвиденные случайности», которые могут возникать в их работе. Традиционное неприятие Церковью пролития крови оставалось в силе. Поэтому инквизиторы продолжали избегать колющие и режущие орудия, отдавая предпочтение дыбе, тискам для зажимания пальцев и другим приспособлениям, вызывавшим истечение крови только, так сказать, «случайно». Промежуточное положение занимали щипцы и другие подобные вещицы. Вырывание кусков плоти щипцами было довольно кровавое дело. Но впрочем, если щипцы были раскаленными докрасна или добела, тогда горячий металл тут же прижигал рану и останавливал кровотечение. Подобная же софистика применялась к длительности и частоте пытки.

Изначально обвиняемый мог подвергаться пытке только однажды и не долее тридцати минут. Инквизиторы вскоре начали обходить это ограничение, заявляя, что, по существу, было только одно применение пытки и что каждый последующий тридцатиминутный сеанс являлся всего лишь продолжением первого. Либо подозреваемого могли пытать, чтобы получить ответ на один-единственный определенный вопрос, а ответы на второй или третий вопрос оправдывали дополнительные сеансы пытки. Зарегистрированы многочисленные случаи, когда людей пытали дважды в день на протяжении недели или больше. На практике обвиняемого пытали до тех пор, пока он не изъявлял готовность сознаться – что он рано или поздно неизбежно делал. В этот момент его переводили в соседнее помещение, где его признание выслушивалось и записывалось. После чего ему зачитывали его признание и спрашивали, правда ли это. Если он отвечал утвердительно, записывалось, что его признание было сделано «добровольно и без принуждения», не под воздействием «силы или страха». Затем следовало вынесение приговора. Вообще же смертный приговор был последним средством. Большинство инквизиторов предпочитали сохранять «спасенную» душу в более или менее целом теле, которое – в период епитимьи или паломничества – являло собой свидетельство милосердия и величия веры. Кроме того, по замечанию одного историка, «обращенный, выдававший своих соумышленников, был более полезен для Церкви, чем обугленный труп». Инквизиторы также сознавали, что некоторые еретики могли жаждать скорейшего мученического конца, «а в планы инквизитора не входило доставлять им такое удовольствие». В таких случаях время и постоянные страдания были лучшими союзниками для охлаждения страсти к мученической смерти. Упорствующие жертвы в дальнейшем подвергались более продолжительным и мучительным истязаниям. Официально рекомендовалось держать их в цепях в подземном каземате по меньшей мере шесть месяцев, нередко по году или больше. Ближайшим родственникам обвиняемого изредка могли давать право на посещение, дабы смягчить его упорство. Также могли дозволяться посещения богословов, чтобы убедить или сломить упорствования еретика путем логической аргументации и увещеваний. Но как бы неохотно это ни делалось, все же выносился смертный приговор очень часто. И здесь снова проявлялось вопиющее лицемерие церковников. Инквизиторы не могли сами проводить казни, ведь это могло создать у них нехристианский облик. Вместо этого им предписывалось совершать ритуал, в котором обвиняемый передавался гражданским или светским властям, обыкновенно с установленной формулой: «Мы освобождаем тебя от нашего церковного судилища и предаем в руки светских властей. Но мы настойчиво умоляем суд смягчить свой приговор таким образом, чтобы избежать кровопролития или угрозы для жизни». По общему согласию, это была всего лишь стандартная в таких случаях и лишенная какого-либо реального значения фраза, которая просто-напросто позволяла инквизитору, подобно Пилату, умыть руки. Никто не питал иллюзий, что эти слова указывали на что-то иное, кроме костра. Чтобы обеспечить максимальное число зрителей, казни по возможности проводились в праздничные дни. Приговоренного привязывали к столбу поверх сухих дров, сложенных достаточно высоко, чтобы могла видеть собравшаяся толпа. Позже, в Испании, жертву иногда удушали, прежде чем разгорался костер, и тем самым милосердно избавляли от мучительной агонии. Ранняя инквизиция не выказывала какого-либо подобного великодушия, но в иных случаях дым делал свое дело раньше огня и даровал жертве чуть более быстрое избавление от страданий. Когда ритуал завершался, «наступал черед омерзительной процедуры, требовавшей полного уничтожения полуобгоревшего тела – расчленения его на куски, дробления костей и бросания фрагментов и внутренних органов в новый костер».