Глаузер-Рёйст сочувственно взглянул на меня. Такое впечатление, будто мы вместе поднимаемся по одной лестнице, но этот человек всегда на несколько ступенек выше меня, и, когда он озирается, чтобы на меня взглянуть, ему приходится выкручивать себе шею.

— Поиск изображений проводится не по тем параметрам, о которых вы говорите. — В его голосе звучал оттенок сочувствия. — Разве вы не видели, как в фильмах компьютеры полиции сравнивают фоторобот убийцы с цифровыми фотографиями преступников из картотеки?.. Там используются такие параметры, как расстояние между зрачками, длина рта, соотношение лба, носа и челюсти и т. д. Эти программы поиска преступников используют математические расчеты.

— Очень сомневаюсь, — сердито проговорила я, — что у нашего отдела информатики есть программы поиска преступников. Мы же не полиция, капитан. Мы — сердце католического мира, и в библиотеке и архиве мы работаем только с историей и с искусством.

Глаузер-Рёйст обернулся и снова сжал ручку двери.

— Куда вы? — обиженно спросила я, видя, что он уходит, не дослушав меня.

— Поговорю с префектом Рамондино. Он даст нужные указания отделу информатики.

В пятницу после обеда за мной заехала сестра Кьяра, и мы выехали из Рима по южной трассе. Она ехала на выходные к семье в Неаполь и была рада, что кто-то составит ей компанию; расстояние было небольшим, но всегда легче ехать, если рядом есть кто-то, с кем можно поговорить. В эти выходные из Рима уезжали не только мы с Кьярой. Чтобы исполнить одно из величайших своих желаний, Святейший Отец, найдя силы в слабости, отправлялся в разгар Святого Года в паломничество к святым местам Иордании и Израиля (к горе Небо, в Вифлеем, в Назарет…). То, что тело, находившееся в таком ужасном состоянии, и изнуренный мозг, проблески ясности которого были столь редки, пробуждались и оживали в приближении тяжелой поездки, вызывало настоящее восхищение. Иоанн Павел II был настоящим пилигримом в этом мире; контакт с массами придавал ему сил. Так что в Городе, который я покидала в ту пятницу, кипели последние приготовления и суета.

В Неаполе я села на ночной паром «Тиррения», который доставил меня в Палермо в субботу на рассвете. Погода в ту ночь стояла великолепная, так что я хорошенько укуталась и устроилась в кресле на палубе второго яруса, намереваясь насладиться спокойным плаванием. Воспоминания о прошлом не были моим любимым занятием, однако каждый раз, как я пересекала кусочек моря по направлению к своему дому, мной овладевала гипнотическая греза о проведенных там годах. По правде говоря, в детстве я хотела быть шпионкой: когда мне было восемь, я жалела, что уже нет мировых войн, в которых я могла бы участвовать, как Мата Хари; в десять я мастерила фонарики на пальчиковых батарейках с крохотными лампочками, украденными из электронных игр моих старших братьев, и целыми ночами читала под одеялом сказки и приключенческие романы. Позже, в интернате монахинь Блаженной Девы Марии, в который меня отослали в тринадцать лет, после того побега на лодке с моим другом Вито, я продолжала испытывать своеобразный катарсис от чтения взапой, фантазией преобразовывая мир по моему желанию и превращая его в такой, каким мне хотелось бы его видеть. Действительность для девочки, воспринимавшей жизнь сквозь увеличительное стекло, не была ни приятной, ни радостной. Именно в интернате я впервые прочитала «Исповедь» святого Августина и «Песнь Песней», открыв глубокое сходство между излитыми на их страницах чувствами и моей бурной и впечатлительной внутренней жизнью. Наверное, прочитанные тогда книги и помогли разбудить во мне волнение религиозного призвания, но должно было пройти еще несколько лет и произойти много других событий, прежде чем я принесла обет. Я с улыбкой вспомнила тот незабываемый вечер, когда мать вырвала у меня из рук школьную тетрадку, исписанную приключениями американской шпионки Оттавии Прескотт… Пожалуй, найди она пистолет или журнал с голыми мужчинами, они шокировали бы ее куда меньше: для нее, как и для моего отца и всех остальных Салина, литераторство было занятием бессмысленным, больше подходящим богемным бездельникам, чем девушке из хорошей семьи.

На темном небе царила белая, блестящая луна, и резкий запах моря, доносимый холодным ночным воздухом, стал столь сильным, что я прикрыла рот и нос отворотами пальто, а потом до шеи закуталась в дорожное одеяло. Римская Оттавия, палеограф из Ватикана, оставалась позади, на итальянском берегу, и откуда-то из дальнего уголка возникала Оттавия Салина, никогда и не покидавшая Сицилию. Кто такой капитан Глаузер-Рёйст?.. Какое я имею отношение к какому-то мертвому эфиопу?.. В разгар процесса трансформации я глубоко заснула.

Когда я открыла глаза, небо постепенно озарялось красноватым светом восходящего солнца, а паром бойко входил в Палермский залив. Еще до того, как я спустилась с борта к морскому вокзалу, сворачивая одеяло и подхватывая дорожную сумку, я увидела, как с причала мне ласково машут руки моей старшей сестры Джакомы и моего зятя Доменико… Теперь не оставалось никаких сомнений, что я дома.

Когда я спускалась, на меня с нескрываемым любопытством глазели и моряки с парома, и все остальные пассажиры, и карабинеры на вокзале, и встречавшие у подножия трапа: из-за присутствия Джакомы, самой знаменитой из «новых» Салина, и «скромнейшего» эскорта (двух потрясающих бронированных машин километровой длины с темными стеклами) остаться незамеченной не было никаких шансов.

Сестра сжала меня в объятиях так, что чуть не сломала, а зять нежно похлопывал меня по плечу, в то время как один из людей отца взял мои вещи и загрузил их в багажник.

— Я же сказала, чтобы ты не приезжала меня встречать! — возмущенно шепнула я на ухо Джакоме, которая отпустила меня и теперь непонимающе смотрела в мою сторону, великолепно улыбаясь. У моей сестры, которой недавно исполнилось пятьдесят три, были длинные, черные как уголь волосы и столько краски на лице, как на палитре у Ван Гога. Несмотря на это, она была красива и могла бы быть крайне привлекательной, если бы не лишние двадцать — тридцать килограммов.

— Какая же ты дурочка! — воскликнула она, толкая меня в объятия толстого Доменико, который снова сжал меня. — Ну как ты можешь приехать в Палермо одна и ехать домой на автобусе? Это невозможно!

— Кроме того, — прибавил Доменико, глядя на меня с отеческим упреком, — у нас некоторые проблемы с семейством Шьярра из Катании.

— А что такое случилось со Шьярра? — с беспокойством спросила я. Кончетта Шьярра и ее младшая сестра Дория были в детстве моими подругами. Наши семейства всегда хорошо ладили, и мы часто играли вместе воскресными вечерами. Кончетта была щедрым человеком с открытой душой. После смерти их отца два года назад она взяла на себя управление фирмами Шьярра и, насколько я знаю, поддерживала с нами довольно хорошие отношения. Однако Дория была обратной стороной медали: лукавая, завистливая, эгоистичная, она всегда искала способ свалить вину за свои дурные поступки на других, а по отношению ко мне еще с детства испытывала слепую зависть, из-за которой воровала у меня игрушки и книги или рвала их все без всякого сожаления.

— Они наводняют наши рынки более дешевыми товарами, — невозмутимо объяснила мне сестра. — Непонятная грязная война.