– Привет, проказник. Ты хорошо себя вел?

Ее голос был настолько теплым, нежным, настолько знакомым, что грудь Анатоля сдавила боль.

– Да, – сказал радостно малыш, – мы рисовали. Пойдем, я покажу тебе.

– Конечно, милый, чуть позже, – услышал он ее голос, такой же мягкий, каким он помнил его с тех пор, как они были вместе.

Тут мальчик вопросительно перевел взгляд на Анатоля, стоящего в дверях.

– Привет, – сказал он звонко.

Его живые пытливые глаза смотрели прямо на Анатоля, ждали ответа.

Но тот не мог сказать ни слова.

«Боже, у нее есть сын».

Он перевел вопросительный взгляд от мальчика с черными как смоль волосами и темными глазами на его мать. Он был поражен, и даже больше.

Что‑то шевельнулось в его душе, какие‑то чувства проявили себя. Он не мог описать это.

– Я не знал, – сказал он дрожащим голосом.

Ему показалось, что она крепче сжала руку ребенка. Лицо ее снова приняло холодное, замкнутое выражение, совершенно не похожее на то, с какой любовью она обращалась с малышом:

– Откуда тебе было знать? Это Ники, – пояснила она, переводя взгляд на сына, – Ники, это твой… – Она запнулась.

На секунду Анатолю показалось, что она просто не в состоянии произнести это слово.

Он первым нашелся и закончил ее предложение, определив, кем он юридически приходится мальчику.

– Твой двоюродный брат.

Ники с пущим любопытством посмотрел на него:

– Ты пришел поиграть со мной?

Его няня и мать тут же вмешались.

– Нет, Ники, не все, кто приходит в наш дом, хотят с тобой играть, – напомнила ему няня.

Ее голос звучал ласково, но твердо, как будто она повторяла это каждый день.

– Милый, твой… твой двоюродный брат здесь из‑за нашего бедного деда… – сказала Кристин и тут же пожалела об этом, но была не в том состоянии, чтобы продумывать наперед.

Сейчас силы ее были на исходе, и она не должна была никому ничего доказывать, ни с кем не бороться, просто пережить этот кошмар. Как только Анатоль закроет за собой дверь, она сможет выдохнуть, выплакать накопившиеся переживания, сможет снова стать собой.

– Деда? – переспросил он удивленно.

Его вопрос поразил ее словно пулей. Кристин стояла ни жива ни мертва. Она должна была объяснить, почему назвала Василиса дедом.

Взглянув на сына, Тиа поняла, что совершила еще большую ошибку. Сказать Анатолию, что Василис дед Ники, было еще полбеды, расстроить ребенка – уже совсем другое дело.

Ники скуксился и закричал:

– Где он? Я не хочу, чтобы его не было! Я хочу деду дома!

Сердце Кристин разрывалось. Она присела на корточки рядом с малышом, обняла его и начала утешающе гладить по спинке, мальчик всхлипывал. Она говорила ему, как сильно болел Василис, что сейчас он на небесах и снова здоров и что однажды они встретятся.

Внезапно краем глаза она увидела, что кто‑то сел рядом с Ники.

Анатоль. Он протянул руку, похлопал мальчика по плечу и понимающе спросил:

– Ты говорил, что рисовал с няней?

Кристин почувствовала, как сын зашевелился в ее объятиях и повернулся к Анатолию. Лицо его было заплаканное. Малыш кивнул.

Анатоль продолжил так же вкрадчиво и загадочно:

– Почему бы тебе не нарисовать картинку специально для… для деда?

Он немного споткнулся о слово «дед», но все же сказал это.

– Когда я был маленьким, я рисовал поезд для… деда. Он был ярко‑красный с голубыми колесами. Ты тоже можешь нарисовать, и тогда у него будут две картинки от нас.

Кристин видела, как ее сын смотрит на Анатоля. Горло ее сдавило, как будто металлическая проволока обвилась вокруг ее шеи.

– Можно он будет голубой? – спросил мальчик.

– Конечно. Голубой с красными колесами, – улыбнулся Анатоль.

Малыш просиял. От слез не осталось и следа. Он взглянул на няню. Та стояла в сторонке, готовая в любую секунду вмешаться.

– Какая прекрасная идея! – воскликнула она. – Пойдем нарисуем поезд.

Она протянула руку, и Ники взялся за нее, готовый пойти наверх.

У лестницы он обернулся и сказал:

– Мы с няней идем рисовать поезд для деда.

Кристин улыбнулась:

– Чудесная идея, милый.

– Покажешь мне, когда закончишь? – сказал внезапно Анатоль и поднялся.

Ники кивнул, и они с няней отправились наверх. Кристин проводила их взглядом, а затем попыталась встать. Голова ее закружилась, и черные мушки залетали перед глазами. Пульс стучал в голове и ушах. Она покачнулась. Внезапно почувствовала твердую руку, которая ухватила ее за локоть.

На исходе сил она высвободилась и отстранилась.

Анатоль прошептал так, что было слышно только ей:

– Я даже подумать не мог…

Кристин дрожала, но голос оставался твердым и решительным.

– Как я и сказала, откуда тебе было знать? Если Василис решил не говорить тебе, зачем мне это делать?

Анатоль буравил ее глазами, такими темными, совсем как у Ники. Кристин снова почувствовала головокружение. Она не должна об этом думать. Глаза Василиса тоже были темными, типичными греческими, а темный цвет почти всегда доминирует. Неудивительно, что сын не унаследовал ее голубых глаз.

– Почему мальчик зовет моего дядю дедом? – спросил он серьезно.

Тиа вздохнула:

– Василис думал, так лучше, разумнее…

Она замолчала.

Но Анатоль не намерен был отступать.

– Почему?

Его глаза буравили ее. Кристин потерла ладонью лоб. Последний месяц был для нее полон кошмаров. Сначала тяжелая болезнь Василиса, ужасные две недели горя после его смерти, и теперь в день похорон она встретилась с человеком, из‑за которого и вышла за Василиса.

– Твой дядя знал, что у него слабое сердце и что он умрет, когда Ники будет еще маленьким. Поэтому он решил…

Она глубоко вздохнула, выдавливая из себя слова:

– Он решил, что для Ники будет лучше, если тот будет считать его дедом, так он легче перенесет утрату.

Губы Тиа дрожали, глаза наполнились слезами, а руки крепко сжались в кулаки, так что ногти впивались в ладони.

Анатоль молчал, мысли сновали в его голове со скоростью света. Воспоминания всплывали одно за другим.

«Я не намерен становиться отцом, даже не пытайся меня заставить».