Охнула, закусила губу чуть не до крови, но отбросить проклятый гаджет не смогла. Сидела, прижавшись спиной к двери, за которой приглушённо гудело и бурлило, всхохатывало и перекликалось человеческими голосами. И смотрела, смотрела, смотрела — как сосед-матерщинник застыл в позе недоумения возле скамейки на берегу прудика. Здесь движение тоже было едва заметным, но всё же Лина застала перемену: мужчина что-то увидел там, за кадром и начала пятиться.

Вспышка!

А вот он, разом проскочив две следующие фотографии, на лестнице из грубых камней, застыл в бегущей позе, спиной к зрителям. Оглядывается через плечо: виден только один выкаченный до предела, полный ужаса глаз.

— Стой… — жалобно взмолилась Лина еле слышно, но –

Вспышка!

Мужчина запутался в ветвях, весь нелепо раскоряченный, а позади — абстрактные белые скульптуры, воздевающие вверх дурацкие отростки. И они — слишком, неестественно белые на фоне кустов и деревьев. Просветы между ветками и стволами насыщены чернотой, какой Лина не помнила в момент съёмки: там всё было светлым и –

Вспышка!

Мужик снова проскочил разом два кадра — та же лестница снизу и сорочье перо на траве — и оказался на выложенной фигурной плиткой дорожке, словно уходящей в небо. Наслоение движений — словно калька для съёмки мультика просвечивает: человек уже всё более заметно глазу меняет позу, разворачиваясь к этой манящей вышине. Убегая от чего-то, что скрыто за кадром.

— Стой… — чувствуя, как по лицу катятся бессильные слёзы, прошептала Лина. — Сделай шаг назад!..

Вспышка…

Пленник Монохрома оказался рядом с размытыми, — и как сквозь слёзы всё же сумела отметить Лина — жутковато изменившимися фигурам бегуна и его собаки. Только теперь они слились в совершенно жуктого призрака, и бедолажный сосед шарахается от них, вскинув руки к лицу. Дальше рваные его действия — по кадру, без плавных переходов: вот он был рядом с «привидением», вот — уже дальше, у фонаря с причудливым плафоном. Его силуэт уменьшается с каждой секундой, вот он внизу дорожки, где за поворотом уже ничего не видно, и тени там сливаются в одну непроглядную стену. Фигурка человека на таком расстоянии выглядит уже не чётко.

Но Лина знает: он наконец-то заметил эту тьму, шагнувшую ему на встречу. Снова вскидывает руки в нелепом жесте: одну к глазам, другую почем-то к макушке. Кричит — девушка снова, как вживую, видит перекошенный рот, обрамлённый неопрятной щетиной. И выпученные глаза между пальцев руки, закрывающей лицо. Провал рта — чёрный-пречёрный, из него — течёт тьма, на подбородок, на грудь, под ноги, разливаясь по стыкам плиток, словно обводит их жирным маркером.

Лина не видит этого на дисплее телефона, но знает, что так и происходит. У неё нет сил, чтобы мазнуть пальцем по сенсорной кнопке и закрыть фотогалерею. Поэтому успевает заметить, что пленник Монохрома — немыслимым усилием отшатывается, делает шаг назад и –

Тьма.

Зеркальная тьма экрана смартфона, без единой светлой чёрточки или пятнышка. Кромешная чернота со способностью отражать. Ошарашено и одновременно судорожно всхлипнув, Лина смотрела на своё отражение. То было более тусклым и неясным, чем если бы она смотрелась в обычное зеркало. Или — через селфи-камеру. Да, последним фото должно было быть её селфи…

— Что?.. Разрядился? — пробормотала она, и это предположение принесло ей какое-то стыдное облегчение, неубедительную надежду, что весь этот чёрно-белый кошмар — просто ей привиделся. Что она сбежала от соседа-хама, заперлась у себя, уревелась и не заметила, как задремала, и…

Она провела пальцем по экрану — справа налево, «листая» — и чернота распахнулась таким, что Лина не выдержала: завизжала. Большую часть кадра занимал фрагмент лица — небритого, вытянутого в крике, с закатившимся глазом. Белок был чёрный, зрачок — белый, и всё тем же тягучим, почти незаметным движением продолжал проваливаться в глазницу, пока не осталась одна чернота. А из-за обострившейся небритой скулы — на девушку смотрела ещё одна тьма, не имеющая никаких портретных черт. Словно тень отслоилась от жертвы Монохрома. И когда закатился глаз человека, у тени прорезался свой — с белым зрачком, глядящим прямо на Лину.

*****

…Лина не пошла на занятия ни на следующий день, ни через два. Если ей и пытались позвонить родители или с подготовительных курсов, то всё, что они слышали в трубке, это вежливый голос: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны…»

Все эти дни аппарат абонента покоился где-то на помойке. Никакой звонок он принять не мог, измолоченный в крошево увесистым чугунным утюжком, что хранился под прабабкиной кроватью. Лина, задыхаясь от рыданий, упрямо молотила по смартфону прабабкиным раритетом. Она даже не думала, что кто-то из соседей явится на тяжёлые, глухие стуки или её невнятные всхлипывающие вскрики. И не такое порой раздавалось из других квартир. К тому же снаружи набрал обороты скандал между толстой соседкой и женой пропавшего Дышло, так что чуть не вся общага высыпала на улицу.

Превратив телефон в крошево, Лина разыскала в крошеве симку и карту памяти. Сумела обе раскарябать ножницами, а потом забилась под стол и просидела там до самых сумерек. За это время к месту соседских разборок вызвали наряд полиции и эвакуатор. Но этого Лина, конечно, не знала, хотя по коридору то и дело из квартиры в квартиру перебегали сплетники обоих полов. К вечеру, когда с работы вернулись прочие жильцы, общага стала неожиданно оживлённой: все обсуждали таинственное исчезновение склочного водителя и на все лады строили версии, уж не его ли жена к тому причастна.

Девушка и об этом была не в курсе, никто не стукнул в её двери, чтобы приобщить к миру здешних горячих новостей. Для это она ещё не стала в общаге «своей». В тот вечер для Лины вся эта суета сделалась немыслимо далёкой. Или она сама — стала слишком чуждой. Ненашенской…

Она сидела, обхватив колени руками, так и не включив верхний свет, не сводя глаз с всё более невнятного пятна на полу. Лишь только в девятом часу, когда от соседей сверху донеслись первые аккорды заставки «Спокойной ночи, малыши», она встрепенулась. На ощупь нашла совок и веник, смела то, что недавно было телефоном. Упихала крошево вместе с совком в пакет-майку. Подумав, не стала добавлять туда раритетный утюжок. Вздрагивая от каждого звука и голосов из-за дверей, она торопливо выбежала на улицу. Ходить на помойку и днём-то было страшновато, та находилась в тупике позади общежития, огороженная бетонной стеной, и напоминала фрагмент лабиринта.

Но у Лины перед глазами так и стояла последняя фотография на телефоне. Поэтому