прядку. — Завтра же купим красок всяких и разрисуем всё, как Бог черепаху! Такую художественную галерею замутим, Эрмитаж обрыдается от зависти!

И наконец-то, бледные губы Линки дрогнули в намёке на улыбку, и она посмотрела на школьную подругу прямым взглядом. Хотя, внутренне слегка похолодев, Лейла заметила, как жутковато смотрятся почему-то расширенные зрачки на этом бесцветном лице. И ещё, она поняла, что волосы у Линки теперь седые. Совсем-совсем, хотя уловить разницу было почти невозможно. Но и тогда Лейла решила воздержаться от расспросов, продолжив кипучую деятельность и решая, куда пристроить Линкино барахло. На кухне теперь было два чайника: один в так любимой Лейлой яркой гамме — зелёные, желтые, розовые пятна; второй — из общажной квартиры, расписанный под гжель.

— Много — не мало! — хозяйственно объявила спортсменка, изучая получившуюся композицию. — Что ж, теперь и поесть бы не мешало. Раз живём, два — жуём! — И вздрогнула, услышав тихий смех Лины за спиной, ни разу не похожий на тот, звонкий, фыркающий, каким заливалась её подружка, когда слышала эту присказку. Этот смех был таким же обесцвеченным, как и сама Лина. Лейла уже потерялась в догадках, что же такое пережила Мерилин за время их разлуки. И особенно — за два последних дня.

Обедать пришлось незатейливо, поскольку в морозилке имелась только пачка пельменей, зато большая. К ним прилагалось несколько острых соусов и одинокий банан. Ещё несколько хрустящих хлебцев, обнаруженных в одной из сумок Лины. Оглядев весь этот «дастархан», Лейла решительно выхватила телефон, чтобы заказать продукты на дом. И от тонкого, хлестнувшего по ушам визга, чуть не выронила и не разбила смарт об пол.

— Ты чего орёшь, чего ты?! — перепугано заорала Лейла и умолкла, глядя на отлетевшую от стола, жмущуюся спиной к стене подругу.

— Вспышка!.. Вспышка!.. Монохром!.. — лепетала та, не отводя расширенных, совсем почерневших глаз от рук Лейлы. — Не надо!.. Не ходи!.. Вспышка!.. Всё чёрно-белое, всё!.. Чёрное и смотрит! И смотрит!!! Белым смотрит!

— Едрить же, — тихо побормотала Лейла, ощущая, как по спине ползёт струйка ледяного пота. Потом медленно убрала телефон в карман штанов и, держа руки перед собой, осторожно подошла к Лине. — Эй, аллё, успокойся, это я, слышишь?

— Чёрное… смотрит… белым… Смотрит… — Линка сглядела сквозь подругу, выдыхая каждое слово и вздрагивая всем телом. — Не ходи вперёд… Назад! Сделай шаг назад… Пожалуйста…

В аптечке, как назло, было что угодно, кроме успокоительного. Вызывать «скорую» Лейла и не подумала, подруге было плохо, да ей просто хреново было, чем тут обычная «скорая» поможет?! Тогда-то девушка и вспомнила о бутылке коньяка, которую ей перед отъездом вручил тренером. «На всякое там растереть, да?», — подмигивая со значением и старательно изображая акцент, сказал ей Вахтанг Дмитриевич, такой же коренной грузин, как сама Лейла — кореянка с её разрезом глаз! И хотя Лейла упиралась от «растирки», та всё-таки оказалась в её рюкзаке.

И вот сейчас, ошарашенная, напуганная, Лейла вспомнила про коньяк, тут же отыскала его под ванной (и когда только успела туда засунуть?!). Дрожащими руками сумела выкрутить пробку (и кто б её потом заставил повторить этот номер без штопора?!) — и, чудом не расплескав, налила чуть не половину кружки. Подсев к Линке, так и пытающейся врасти в стенку, уговаривая и ругая, сумела заставить ту сделать несколько глоточков. И когда та зашлась в кашле, со слезами и соплями, зато к лицу почти сразу прилил румянец, а зрачки стали нормального размера, остатки коньяка Лейла допила сама. Дрянь оказалась сказочная, ещё и клопами подозрительно попахивала! Но Лейла вернулась к столу, взяла бутылку, составила на пол же и миску с пельменями, вручила всхлипывающей Линке вилку. Потом ещё вскипятила чайник, кинула во вторую кружку сразу три чайных пакетика и дополнила «натюрморт». Так и сидели на полу, наворачивая пельмени и время от времени — добавляя по глотку коньяка из одной кружки, а из другой — чай.

Линку быстро развезло, и не только от коньяка, как подозревала Лейла. Белоглазая девушка снова начала реветь и нести какую-то околесицу, свалив в одну кучу и троллей-одноклассников, и накопившиеся обиды на семью, и на неё, Лейку-Бармалейку, уехавшую так внезапно, и какие-то чёрно-белые фотографии, деда Кося и мужика с собакой, и бабусек с палками, и голубя с рыжим глазом. Линку буквально прорвало, Лейла — давала ей выговориться, сохраняя удивительную ясность ума. А вот на тело алкоголь подействовал гораздо ударнее. Поэтому, оставив посуду на полу, подружки вернулись в гостиную почти на четвереньках.

Пока Лейла сражалась с футоном и пыталась его застелить, лежащая прямо на паласе Линка всё продолжала «пороть горячку». Что-то про «проклятие монохрома», белые глаза на чёрном, качели, снова про покойника Кося. Среди прочего Лейла узнала и о судьбе линкиного телефона, во всех смыслах «отутюженного» и выкинутого на помойку. В этом месте, заплетающимся языком, спортсменка велела Линке ложиться на футон, а не валяться, как старый носок без пары. Лина глупо захихикала, но сумела вползти на матрас, даже не попытавшись раздеться. Пока Лейла тщилась стащить с неё хотя бы джинсы, Линка пялилась на голые лампочки люстры и бормотала:

— Вот по чёрной стене идёт Чёрный Бабай, глаз не закрывай… Вот по белой стене идёт Белый Бабай, поскорее убегай… Вот по чёрной…

Лейла как-то сразу вспомнила рассказы тёти Бони о бреднях Ясмины Тагировны, что-то тоже про бабаек и чёрную стенку. Но коньяк, наконец-то, начал пробирать и её. Лейла заплетающимся языком пригрозила всем бабаям, пообещав размазать любого по стенке, какого бы цвета та ни оказалась. Потом потеснила подругу, оставшись в ярко-красном спортивном костюме. Сил на переодевание у спортсменки внезапно не осталось.

Некоторое время девушки лежали на спине, глядя на голые лампочки. Лина продолжала бормотать, и речь её чуть ли не с каждой минутой становилась всё твёрже, а невнятное лопотание — превращалось в рассказ о проклятии Монохрома. Лейла напротив уже почти отключилась, выхватывая только отдельный фразы и на всякий случай утвердительно мыча. Так что в странный, закрутившийся водоворотом сон, хозяйка квартиры ухнула в сопровождении «чёртова колеса», сорочьего пера, тяжёлого советского фотоаппарата, который зачем-то нужно было ставить на колено; качелей в их старом дворе, сварливой прабабки Яси и никогда невиданного соседа из общаги; каких-то настроек на смартфоне, мостиков, нарисованных маркером, трёх скамеек — и тяжёлого тёмного — чёрного — взгляда из-под наглазной повязки на лице бабая Кося…

*****

Лейла спала беспробудно, похрапывая и иногда начиная сквозь сон пинаться. Лина слабо пихалась в ответ, продолжая лежать на спине и