Какой оборот приняла бы дальше драка, я не знаю. Стивен, буян по натуре, вышел вперед, Мартин занес кулак и ударил бы снова, пока преимущество оставалось на его стороне. Но тут во двор вышел хозяин гостиницы в сопровождении дюжего слуги и сказал, что место наше, потому как оно нам обещано и еще потому, что мы сняли коровник во дворе и он получил за него деньги, тогда как от жонглеров не получил ничего, а к тому же он знает, что ничего с таких людей получить не сможет, ведь они за вход со зрителей не берут, а обходят их со шляпой. (Так делали и мы на открытом месте, но другое дело — здесь, в огороженном дворе.)

Канатоходцы принялись скатывать свои циновки, акробаты хмуро переговаривались между собой. Силач отступил к своей тачке, кляня нас и суля месть. Хозяин поспешил воспользоваться неожиданным преимуществом и тут же потребовал с нас четверть сбора за использование двора и за то, что отстоял наше право.

Кровь отлила от лица Мартина, хотя я не мог решить, было ли причиной столкновение с жонглерами или новое требование хозяина гостиницы — к деньгам он относился с той же страстностью, как и ко всему другому. Я ожидал, что он заговорит, начнет возражать, но в то мгновение сила чувств парализовала его, как это случается с некоторыми натурами, и он промолчал, совсем побелев.

Теперь подошли остальные, и каждый принял случившееся на свой лад. Прыгун, уже в костюме Евы, с круглыми от страха глазами под льняным париком, попытался отвлечь нас, гордо расхаживая и прихорашиваясь. Соломинка онемел — я думаю, из-за симпатической близости к Мартину: он обладал натурой, подобно магниту притягивавшей чувства других, они его переполняли, а телом он для них был слишком щуплым. Теперь он смотрел остановившимся взглядом, в волнении обхватив себя руками, и выглядел очень странно в своем одеянии с крыльями Змия перед Падением. Тобиас, знавший Мартина лучше, чем мы, остальные, обнял его за плечи одной рукой и негромко заговорил с ним. Так что торговаться с хозяином досталось Маргарет. Она сказала, что ничего больше ему не положено, так как он сговорился с нами о плате за сарай и использование двора и больше ни о чем не упоминал. Он ответил с рассудительным видом человека, считающего себя безоговорочно правым: он ведь тогда не знал, что на двор найдутся другие желающие.

Тут уж я не мог не вмешаться. Этот алчный пройдоха в довершение всего понятия не имел о логике — вина непростительная, по моему мнению.

— Суть любого договора заключается в том, — объяснил я ему, — что заключающие его стороны делают это равно в духе posse, а не только esse[8]. Ссылка на новые обстоятельства, ранее не указанные, это пустая трата слов и обман. Если бы все вели себя, как ты, никакие обязательства не имели бы силы.

В ответ он только назвал меня хвастливым дурнем. В конце концов он согласился на два пенса с каждого шиллинга. Он сказал, что поставит у ворот своего человека, чтобы отгонять пьяных и известных буянов, однако на самом деле тому было велено следить за выручкой. Этот грабитель в обличье хозяина постоялого двора, живи он в Вифлееме, забрал бы у Иосифа с Марией их последние медяки за жалкий хлев, избранный для рождения Христа. Говорят, Иуда родился в ту же ночь…

Из-за всего этого мы потеряли много времени, и нам следовало поторопиться — зрители уже собирались. С приближением начала представления мой страх все возрастал. При наступлении темноты мы расположили факелы по стене, чтобы зрители видели нас в обрамлении света порождениями пламени. Так задумал Мартин. Пока горели только два факела, те, что посередине. Роковое Древо с бумажным яблоком, подвешенным к веточке, было прислонено к стене. Для переодевания нам служил сарай, а это значило, что нам придется проходить между зрителями.

Когда все было готово, Мартин прошел среди зрителей как Адам, чтобы произнести Пролог. Он встал между пылающими сучьями у него за спиной. Поверх белого балахона на нем был черный плащ. Ожидая в сарае, мы услышали его ясный голос:

Узнайте же, смотря, внимая,

Как Лжи Отец лишил нас Рая.

Я выглянул из-за двери сарая и смотрел, как он стоит там, озаряемый факелами сзади. Зрители иногда переговаривались, смеялись, но тут же замолкали. Собрались они не в очень большом числе, это было видно с одного взгляда: двор заполнился менее чем наполовину. Я был одет для первой из моих ролей — подручного демона — в рогатую маску, красную перепоясанную тунику и с хвостом из веревки с железным костылем на конце. В руке я держал дьявольский трезубец для поджаривания грешников. В этой первой роли я ничего не говорил, а просто прислуживал Сатане и иногда бросался на зрителей, шипя и тыча вилами, чтобы нагнать страху. Я считал это удачей, так как получил возможность попривыкнуть к взглядам зрителей, прежде чем явиться перед ними в моей более важной роли Шута Дьявола.

Когда Мартин произнес свои слова, он быстро отошел от факелов в дальний угол нашей площадки и лег там. Укрытый темным плащом, спрятав под ним лицо, он, казалось, исчез. Еще одна его мысль. Она пришла ему в голову, едва мы увидели, как факелы размещены на стене. В том, что касалось представления, он был несравненно находчивее и быстрее всех остальных.

Теперь настал черед Стивена явиться Богом-Отцом и с величавой неторопливостью пройти между зрителями. Чтобы усилить впечатление, шел он на шестидюймовых ходулях, привязанных к его ногам под одеянием. В походке человека на ходулях есть плавная величавость, нечто негнущееся и чуть медлительное. Так Бог мог бы ходить среди людей, и задира Стивен в золотой маске и тройной короне истинно выглядел Царем Небес, пока, произнося свой монолог, двигался из света во мрак и вновь к свету.

Вы Бога видите Отца,

В ком нет начала, нет конца,

Я вечно буду, вечно был,

Я землю с небом сотворил.

Теперь скажу: да будет свет…

При этих словах Тобиас в своей первой роли ангела-служителя, в парике, полумаске и с крыльями, временно заимствованными у Змия, прошел между зрителями с факелами и зажег остальные на стене, так что все вокруг залили потоки света. Теперь Бог расхаживал в лучах своего творения, а в углу темным бугром вырисовывался Адам.

Мы человека сотворим,

Одарим образом своим,

Пусть над зверьми земными он

Владыкой будет…

Адам выполз из-под плаща, протирая глаза. Его голые ноги выглядели красивыми, хотя и покрылись гусиной кожей от холода. И вот теперь появился Соломинка — Змий перед Проклятием, при крыльях, поспешно забранных у Тобиаса, в круглой, улыбающейся солнечной маске. Он прошел между зрителями, уже напевая колыбельную, которые женщины поют за прялкой. Эта песня усыпила Адама, но не сразу: он вздрагивал и приподнимался всякий раз, когда Змий на мгновение умолкал, и Змий терял терпение, и обернулся к зрителям, сделав знак нетерпения, для чего поднял ладони к плечам, сжав пальцы и поворачивая голову из стороны в сторону.

Пока зрители следили за убаюкиванием Адама, вдоль стены тихонько прошла Ева, кутая голову в темную шаль. Когда Адам наконец заснул, Бог на своих ходулях прошествовал вперед, поднял правую ладонь и быстро повернул ее в запястье в знак сотворения, и тут Ева сбросила шаль, вышла в своем желтом парике и белом балахоне на освещенное место и была рождена. Она тоже была босой. Зрители смеялись и любострастно облизывались на ее тщеславие и прихорашивания и на покачивание ее мальчишеских ягодиц, когда она прошлась перед Адамом, пока Бог не смотрел. Когда же Бог почил от дел своих, они затеяли игру в пятнашки: Адам неуклюже гонялся за ней, а она увертывалась.