- Вкусненькая! – трепещут ноздри мужчины, - Остренькая! Я только поцелую, не бойся малышка! Я не больно… я приласкаю!

А потом ныряет к запретному плоду вплотную. Приникает к лепесткам губами. А потом моего самого сокровенного дотрагивается нечто влажное и обжигающе-горячее! Сильный мужской язык! Меня подбрасывает так, будто электрическим током дергает. Я стону и хнычу в голос… это невозможно! Это – слишком для меня. Я не заслужила такого! Это кайф в чистейшем виде, а этот коварный мужчина, видя что я буквально умираю от наслаждения, удваивает старания, просто толкая меня в бездну удовольствия!

Борода Демида немножко царапает мои бедра, но вся мое существо, все мое сознание сосредоточилось сейчас в одной лишь маленькой горошине, которую дразнят, перекатывают на языке, втягивают губами и дуют холодной струёй воздуха. Это слишком. Если я думала, что тогда было слишком, вначале, то вот теперь, это п*здец, простите за мой французский, как невыносимо! Мамочка моя дорогая! Я знала, что мужчины делают это с женщинами, и мне казалось это стыдным,  порочным, но, северные пингвинята, это охренительно!!! И вот не стыдно! Ни разу!

- Сластен, без волос оставишь! – рычит на меня Громов, утраивая старания, разводя мои бедра в стороны, потому что я так и норовлю их сомкнуть, зажав его голову меж них.

А я… я оказывается вцепилась в его короткие волосы, как кошка. Коготки у меня короткие, но видимо больно все же ему сделала. Но тут происходит нечто такое, что я просто бьюсь о волны наслаждения, как о рифы – что-то раздвигает мне складочки. Его пальцы. Мокрые и длинные. И сильные.

Его язык не перестает исполнять жаркое танго с моей горошиной, а я… улетаю в космос. И падаю в бездну… и это все так не важно, что именно происходит со мной. Потому что разноцветные искры. И бабочки. И сладкая дрожь до кончиков пальцев. И эти самые пальцы подогнутые, любовной судорогой сведенные.

Я даже опомниться не успеваю, как уже сама оказываюсь в той же самой роли, в которой был Громов до этого. Он возвышается надо мной со своим внушительным орудием наперевес и его намерения очевидней некуда.

- Теперь ты! – и это не просьба, но приказ.

И в этот момент дверь ректорского кабинета распахивается и в проеме появляется… мой второй кошмар! Высоченный. Опасный. Хищник. Нет, Зверь! Руслан Бадоев.

- Нихера себе! – ревет он, комментируя открывшийся вид.

На ходу расстегивает пиджак, оставаясь в одной рубахе. Я съеживаюсь. Прихожу в себя моментально. Передо мной раскачивается большой орган Громова. Блин. Вот это стыд! Вот это позор! Пытаюсь отползти, но сзади лишь спинка дивана, и бежать мне некуда. Властные руки Демида опускаются на мои плечи и фиксируют в таком положении.

- Свет! – негромко командует ректор бандиту.

Что? Какой свет?! Но, Бадоев, в отличие от меня целиком и полностью понимает своего подельника. Щелкает кнопка выключателя, погружая ректорский кабинет в полумрак. Еще несколько мгновений, и теперь уже опускаются шторы, отрезая дневной свет от окон.

Полумрак странным образом действует на меня успокаивающе. Наверно потому, что моей наготы не видно так уж слишком, да и вообще атмосфера ночи более соответствует тому, чем все втроем мы собираемся заниматься уже по умолчанию.

- Сейчас, Сластен, не бойся, малышка! – голос Бадоева из хриплого баритона превращается в бархатное гортанное мурлыканье. Наверно так бытается мурлыкать взрослый тигр, выделываясь, проявляя заботу к своей самке.

- У нее там болит, придурок, писечку не трогай! – предупреждает Демид, когда Руслан вжикает ширинкой вниз, и высвобождает своего богатыря на волю. – Отымели так оказывается, что через неделю не опомнится.

- Нет, Сластен, тогда не буду туда, не хочу своей девочке больно делать!

- Я тебе дам твоей, Русик! – рычит Громов, приподнимая меня над диваном и вертя, как куклу тряпичную, ставя меня в замысловатую позу, видимо чтобы всем троим было удобно. – Нашу девочку, сука-урка такая, НАШУ! Выяснили ведь, придурок все с тобой, чуть не подстрелил тебя, но пожалел, утырка.

Руслан при этих словах морщится, точно от боли. Что?! Они стрелялись за меня? Как на дуэли? Но… зачем? Поделить не могли и решили… не делить! А так можно было? Можно?! Я же живой человек, не товар! Почему моего мнения не спросили?!

- А какого черта ты сношаешь ее без меня, скажи?!

- Такого! Ждать тебя и звонить, разрешения спрашивать я не собираюсь! Ясно? На такое не подписывался! И так достаточно, что согласился делить ее с тобой!

Говоря все это Громов располагает меня на диване попой кверху, а вот лицом наоборот вниз, аккурат напротив своего ни на секунду ни опавшего друга.

- Малышка, действуй! – умоляет он. Взгляд совсем ненасытный, бешеный, голодный.

А я смотрю… головка шелковистая, влажная от смазки, блестящая… так и хочется дотронуться языком до той самой дырочки, откуда выступила приличная капля смазки. И я дотрагиваюсь. Громов дергается подо мной, опускает тяжелые руки на мой затылок, но я не хочу так. Не нравится мне, что он хочет контролировать меня. Верчу головой в знак протеста. Я впервые делаю это с мужчиной и требую к себе минимального уважения.

- Ух, норовистая! – с придыханием хрипит Громов, но руки свои убирает, позволяя мне полностью завладеть ситуацией.

А я?! А ничего, что я тоже человек? Поделили они меня, козлы фиговы! А может я не хочу ни с кем делить себя?! Что за шовинизм такой? Может, я вообще хочу лишь с одним быть! И не факт, что он будет их этой мерзкой парочки завоевателей! Резко отстраняюсь от Громова.

- Ну чего ты Сластен?! – Сильные пальцы, забитые татухами оглаживают мое полуобнаженное тело.

Бадоев опускается на диван рядом. Под ним образуется такая выемка, что я едва ли не скатываюсь к нему под колени. Но мне не дают этого сделать при всем моем желании. Пальцы кружат по спине, то же самое делают жесткие губы в обрамлении бороды и сильный гибкий язык, повторяя каждое движение, не давая ни единого шанса остаться чем-то не заласканному и не зацелованному.

Бадоев расстегивает мой лифчик, будто невзначай, и сзади, со спины продолжает вальсировать руками, подбираясь к заветным вершинкам налившейся сладкой истомой груди.

Я прогибаюсь в спине. Невольно. Сопротивляюсь. Но это бессмысленно. Против меня абсолютно все. Даже мое тело. И вот последний оплот окончательно падает, когда рука Бадоева, приласкав грудь опускается ниже. Это конец. Это бездна, в которую я пааю, благодаря стараниям двух варваров. Я теряю крохи разумных мыслей, что мелькали где-то, маячили призрачным светом. Я покоряюсь. Меня завоевали. Победили. И мое тело с упоением наслаждается собственной капитуляцией, деля с победителями пиршество и экстаз.

Не понимаю в какой момент Громов вновь завладевает моим ртом. Я делаю это неуверенно, неумело, но когда сзади бандит дает о себе знать в моем самом сокровенном местечке, я на секунду прихожу в себя.