— Но, государь…

Ржевский развел руками, и, выпав из его объятий, царица грохнулась на пол.

— Я упала, — сказала Елизавета. — Почему вы постелили мне такую жесткую постель? — спросила она, с укором посмотрев на Александра.

— Иного вы не заслуживаете! — рявкнул тот. Увидев, что поручик намеревается помочь ей подняться, он перешел на визг: — Не прикасайтесь к моей жене! В порошок сотру! Повешу!

Подскочив к замершему в согнутой позе поручику, он дал ему пинка под зад.

— Ай! — воскликнул царь, схватившись за колено. — Что у вас там, медный таз?

— Никак нет, ваше величество. Жопа!

— Костяная она у вас что ли?

— Всю жизнь в седле, государь. Задубела-с.

Царь хромал по комнате, опершись на услужливо подставленное плечо тайного советника.

— Хорошо еще, что вы из легкой кавалерии. Будь вы кирасир[9] — чтобы от меня осталось…

— Как вы посмели поднять ногу на моего сына! — вдруг завизжала с пола Елизавета. — Убожество, самодержец sranyj! Извинитесь немедленно.

— Что?! — остолбенел царь, забыв об ушибленной ноге. — Я ослышался или вы упомянули о каком-то своем сыне?

— Не о каком-то, а о своем единственном. — Она показала пальцем на Ржевского. — В эти роды я так тужилась, что у меня наконец получился мальчик. И вместо того, чтобы поцеловать его в нежную попку и возблагодарить Бога за эту милость, вы бьете его своим грязным сапогом.

— Я не бил Бога сапогом, — возразил царь, несколько отупев от столь решительной отповеди.

— Конечно, ноги коротки, — съязвила Елизавета.

Взгляд царя метался между развалившейся на персидском ковре Елизаветой и Ржевским.

— Вы принимаете его за сына?!

Царица фыркнула.

— Он и есть мой сын. Приди ко мне, мой маленький, мамочка покормит тебя грудью. — Она протянула к Ржевскому руку.

Поручик сделал шаг навстречу.

— Стоять! — крикнул царь.

Он никак не мог уразуметь, придуряется ли его супруга или она действительно сошла с ума.

— Скажите-ка мне, Лизон, — на французский манер вкрадчиво произнес Александр, — а как зовут вашего сына?

— Не знаю. Но отчество его будет Александрович.

Царь даже не моргнул глазом.

— А какое у него звание?

— Звание??

— Ну да, звание. Офицерское звание!

— Шура, вы спятили. Он же еще младенец.

Царь тяжело вздохнул. Кусая губы, пристально посмотрел на Ржевского.

— Нашла себе карапуза…

— Позвольте, государь, я помогу ее величеству подняться.

— Ни за что, — тихо, но твердо ответил царь. — Пусть пока полежит. Ей не следует после родов много двигаться. — Он задумчиво почесал нос. — Теперь мне понятно, Ржевский, что вы не являетесь отцом новорожденной. Однако тот пыл, с которым вы ухаживали за мной, когда я разыгрывал из себя царицу, признаться, до сих пор смущает мои мысли.

— Ваше величество, я всем сердцем предан интересам монархии. Видя желание государыни, я не мог ей отказать. К тому же я был пьян. На моем месте так поступил бы всякий.

Царя передернуло.

— И вы тоже, Акакий Филиппыч? — повернулся он к своему тайному советнику. Тот смущенно потупился, покраснев как маков цвет.

Александр, покачав головой, вновь обратился к поручику:

— Это хорошо, Ржевский, что вы монархист. Это превосходно! Но позвольте вам напомнить, что она (то есть я) сопротивлялась.

Поручик ухмыльнулся.

— Женщина не может, чтоб не поломавшись. Я думал, она (то есть вы, государь) только притворялась.

Царь показал разлегшейся на ковре царице кулак:

— Смотри у меня, Лизон! Смотри!!

— Было бы на что! — скривилась она.

За спиной Александра раздался чей-то ехидный смешок. Царь резко повернулся. Негр сделал невинное лицо. Но было поздно.

— А ты чего зубоскалишь! — набросился на него Александр.

Отвесив ему оплеуху, император с изумлением уставился на свою почерневшую ладонь.

— Акакий Филиппыч, что сие означает?

Тайный советник подошел к негру и тоже дал ему затрещину. Потом взглянул на свою ладонь: она стала черной!

— Ничего не понимаю, государь.

Поручик Ржевский не удержался и в свою очередь врезал негру по морде. С воплем слетев со стула, негр упал на императрицу.

— Экзо — о — о-тика… — прошептала Елизавета, прижав его к груди. — О негр, какой ты черный…

— Эта скотина, государь, полгода не мылась, — сказал Ржевский.

Но царя это уже не волновало.

— Слезь с моей жены, обезьяна! — орал он, пиная негра сапогами. — Слезь, а то хуже будет.

— Я не обезьяна, я Абрамзон, — вдруг сообщил тот. — Я только служу негром.

— Все равно слазь!

Бедняга и сам был бы рад отделаться от царицы, но она его не пускала, крепко обвив руками и ногами. И хихикала и шептала ему на ушко всякие глупости.

— Позвольте мне, ваше величество, — сказал Ржевский.

— Действуйте, поручик. Скорее!

Ржевский навалился на Абрамзона. Снизу раздался заливистый смех императрицы:

— Господа, вы меня совсем задавили!

— Нет, я сойду с ума! — схватился за голову царь. — Пусть это будет негр, Абрамзон или кто угодно, но только не Ржевский. Акакий, сволочь, что же вы смотрите? Растащите их!

Но вмешательство тайного советника только добавило неразберихи. Несчастный самодержец стоял над грудой копошащихся перед ним тел, с трудом различая, где рука императрицы, а где нога Ржевского. Не менее трудно было отличить зад Акакия Филиппыча от рожы Абрамзона.

Промаявшись от ревности еще немного, царь в конце концов махнул рукой:

— А, присоединяюсь. Куча мала! — и запрыгнул на них сверху.

Глава 13. Узурпатор

Когда Жозефина вошла в императорские покои, Наполеон Бонапарт сидел за столом, в треуголке, при сабле, и подписывал декреты.

— Это ты, Жужу? — спросил он, не поднимая головы.

— Да, ваше величество.

— Зачем же так официально?

— Прости, Боня, но с тех пор, как ты дал мне развод и женился на Марии — Луизе…

— Ложись! — перебил Наполеон, по-прежнему не отрываясь от своих бумаг. — Жена уехала в Дрезден, повидать своего папу Франца, так что на этот счет можешь не беспокоиться.

Обойдя его кресло, Жозефина с вызовом легла на противоположный край стола. Бонапарт даже не повел бровью.

Она невольно залюбовалась его каменным лицом.

— Какой у меня сейчас месяц? — отрывисто спросил Наполеон. — Термидор? брюмер?

— Июль. Ты же отменил республиканский календарь еще семь лет назад.

— Да? Проклятье! Придется переписать этот лист заново.

— Оставь, мой милый, уже поздно. Ты не жалеешь ни себя, ни своих подданных. Я слышала, вчера твой министр финансов сошел с ума и сидит теперь у себя дома, пересчитывая собственные пальцы.

— Так и должно быть! — мрачно ответил Наполеон. — Человек, которого я назначаю министром, через четыре года не должен быть в состоянии помочиться.

— Но у него, по слухам, недержание.

— Это неудивительно: он всегда был излишне болтлив, — отмахнулся Бонапарт.

В