…приветливый голос генерального секретаря на мгновение окрасился легкой иронией, стал язвительным, он с лукавой улыбкой заметил своим пятнадцати гостям, что, насколько ему известно, на истекшей неделе они много говорили, но мало работали, два методистских пастора (впрочем, стало известно, что один из них — актер, звезда подмостков Гарлема) при этом прыснули, залились своим странным, неудержимым, развязным, пронзительным смехом, похожим на лошадиное ржание, генеральный секретарь, продолжая говорить, взглянул на них, улыбка его стала еще шире, то ли потому, что он разделял веселость проповедников, то ли потому, что его позабавила их шумная реакция, потом обратил взгляд на что-то другое, повел речь дальше, смех методистов затих…

Через открытую дверь в центре иконостаса видны спины трех совершающих богослужение священников, облаченных в просторные золотые ризы, руки их движутся медленно, плавно и размашисто, иногда они застывают (сосредоточившись, погрузившись в некую глубинную молитву, медитацию?), потом снова начинают двигаться с прежней величественностью, иконостас тоже сверкает золотом, широкий луч солнца падает из окна, справа, и в тени загораются искры, какой-то священник, одетый в черное, стоит справа за высоким столиком и раз за разом, следуя ходу службы, поднимает и возлагает на свою голову с длинными волосами высокий цилиндрический головной убор, тоже черного цвета, пятнадцать гостей стоят в первом ряду в толпе верующих — стариков и детей — которые то опускаются на колени, то простираются на полу, прижимаясь лбом к каменным плитам, на мусульманский манер, в чем-то вроде загончика, устроенного на невысоком помосте, помещается хор молодых монахов с глубокими низкими голосами, любопытный ребенок поднял голову, старуха рядом с ним со злобой пригнула ее к полу, так что лоб стукнулся о плиты, само название монастыря было как черно-золотая молния, змеей пронизывающая тьму: Загорск.

Легкие быстроногие лошади с грациозно выгнутыми шеями, некогда дикой породы, которых, как рассказывается у Толстого, элегантные офицеры Главного штаба, молодые князья и графы, перебивали друг у друга, выкладывая неимоверные суммы золотом (высокий облачный свод уплотнялся, стремительно близились сумерки: одна только шафрановая с легким изжелта-розовым оттенком лента, протянутая по низу, отделяла неподвижную, плоскую, натянутую, словно огромный тент, крышу от заснеженных, голубеющих горных вершин), каждую из изящных, тонкого сложения лошадей с лебединым изгибом шеи держит на недоуздке семенящий рядом конюх, повинуясь ему, она останавливается боком, в профиль к зрителям, как на английских гравюрах, посреди квадрата красно-коричневой ткани, расстеленного на земле перед трибуной, по которой пробегает шепот знатоков, некоторые из нервных, тонких животных, рванувшись в сторону, встают на дыбы, приподнимая с земли конюха, повисшего на недоуздке, восхищенные возгласы зрителей слышатся явственней — затем на тот же коричневый ковер выходят борцы в широких шароварах, с обнаженными, невзирая на опускающуюся прохладу, мускулистыми торсами, с кожей, тоже словно бы медной, они нагибаются вперед, корпус параллелен земле, головы соприкасаются, цель поединка, видимо, состоит в том, чтобы повалить противника, опрокинув его ловким движением бедра, но по правилам борьбы можно хвататься только за пояс. Розовые или нежно-зеленые пояса. Еще какие-то, по всей вероятности, сложные правила, поединок ежеминутно прерывается судьей, также согнувшимся пополам, внимательным, придирчивым.

…генеральный секретарь, давая понять, что встреча завершена, немного повысил голос, которому он старался придать убедительность (или, быть может, не имел нужды стараться: быть может, он и сам, в конце концов, был убежден…), затем наклонил голову, подался вперед, чтобы отодвинуть стул, пятнадцать гостей поднялись одновременно с ним под грохот отодвигаемых стульев, генеральный секретарь стоит, благодаря гостей за внимание, держа обе ладони вертикально, параллельно друг другу, словно сжимая ими с обеих сторон какую-то коробку, руки слегка движутся вверх-вниз, лицо улыбается, затем поворачивается в профиль, чтобы побеседовать минутку с изящным дипломатом и центральноазиатским Толстым под легкий гул голосов, переводчики выходят из своих кабин, направляются к гостям, чтобы обменяться с ними несколькими словами, расступаются, пропуская генерального секретаря, который идет вдоль стола с той его стороны, где находятся кабины, потом останавливается, как положено хозяину, у двери: все закончилось, каждый из гостей на ходу пожимает протянутую ему руку, слушает звучание нескольких слов на этом языке, похожем на птичье оперение, диком, ласковом и цветистом одновременно, затем выходит.

…сумерки сгущаются, свет все заметнее меркнет, полоска, отделяющая облачный свод от цепи льдов, становится шафрановой, куртки наездников, не шелковые, кричаще яркие, но, по-видимому, хлопчатобумажные, мягких пастельных тонов, желто-палевые, приглушенно-розовые, зеленовато-желтые, черные, бледно-голубые с сиреневым отливом, весь пейзаж, тоже пастельный, но с твердой основой (то есть подобный картинам, написанным пастелью на коричневом картоне, который просвечивает под шероховатыми мазками краски, мерцанием низких тонов с изредка пробегающей резкой нотой придавая их аккорду гармоническое звучание, глянцевая сбруя лошадей тоже кажется набором разных оттенков красного дерева, от темного до светлого, только озеро (гребенчатая преграда громадных гор сейчас глубокого синего цвета, глухого, почти черного) как металлическая пластина, блестящая, словно пронизанная светом изнутри, словно отдающая весь свет, накопленный за день, пронзительно-зеленая с извилистыми розовыми полосками, лошади по звуку колокола устремляются к дальнему краю поля, подстегиваемые наездниками, действующими по вдохновению, без всякой тактики, и вот уже между первой лошадью и второй, доскакавшей до первой линии разметки, расстояние в двадцать корпусов, и в пятьдесят — когда первая лошадь достигает симметричной линии на другом конце поля, впереди желтая куртка, пятнышко, там, внизу, в сумерках, плывущее параллельно земле, вишневая куртка, уже безнадежно отставшая, движется второй, остальные сгрудились далеко позади, уже почти совсем ночь, озеро словно из лимонного серебра с тускло-голубыми черточками…

…цветы, охапки гвоздик, гладиолусов, которые дарили им девушки, дети с красными галстуками на шеях, с плоскими желтыми лицами, черными, приглаженными, блестящими волосами, и от которых они (гости) пытались избавиться, корзины, вручавшиеся им даже перед посадкой в самолет, который должен был доставить их назад в столицу, кое-как пристроенные на ковре, опрокинутые, сломанные стебли, уже увядшие, усеявшие проход между креслами, на них наступали, двигаясь взад-вперед, от одного кресла к другому, с листками в руках, наклоняясь, чтобы сравнить, наспех исправить, зачеркнутые или приписанные сверху слова, высокопарные фразы, пустые, без смысла, перечеркнутые, лишенные смысла абзацы, вписанные вместо них новые, также пустые, напрочь лишенные смысла, раздавленные трупы цветов, устилающие ковер, лужи, слепые озера, там и сям покрытые белесыми накидками, уже замерзшие на равнине цвета шкуры дикого зверя, размеченные круглыми облачками, выстроившимися в параллельные цепочки, с плывущими вслед за ними тенями, и степь, тоже пустая…