Удивительно, как эта техника «нового романа», придуманная для других задач и сюжетов, совпала с действительностью Советского Союза — по крайней мере, с тем устрашающим, изумляющим и непроницаемым образом советской империи, который единственно и мог составить себе путешественник-иностранец, не знающий местного языка и тщательно ограждаемый от контактов с местным населением. Проникнуть за оболочку внешней видимости — невозможно, а внешне все застыло в полной неподвижности, да и сам наблюдатель не может сделать ни шагу, опутанный системой государственного гостеприимства. Неподвижен летящий в темноте самолет, неподвижны скачущие (тоже в сумерках) лошади на ипподроме, замедленно-механическим шагом идут кремлевские гвардейцы; бессмысленно бубнит в наушниках речь старательных переводчиц, бесконечно повторяются словеса чиновников на приемах и банкетах в честь зарубежных гостей, да и сами они, выступая на «форуме», произносят пустые, заведомо лишенные последствий речи и походят на бессмысленно жестикулирующих кукол. Пожалуй, лишь всемогущий Генеральный секретарь, с легким презрением реального политика к людям, «умевшим лишь сочинять книги, сниматься в кино, писать портреты в английской манере или экономические трактаты», тоже проговаривает перед ними условно-пустые слова — но сквозь них вдруг проглядывает грандиозное «отступничество» от многолетней политической традиции, совершаемое им и чреватое великими потрясениями.

Россию и Советский Союз уже описывали как царство механической инерции, бездушного единообразия и подавления индивидуальных свобод другие именитые и критичные визитеры, которых также плотно опекали власти, — Астольф де Кюстин при Николае I, Андре Жид при Сталине. Но Клод Симон первым (последним?) применил для этого особую повествовательную технику, которая весь мир превращает в оцепенелый мир кошмара. Парадоксальным образом, столь эстетически завершенное, вполне адекватное соответствие художественной «формы» историческому «предмету» возникло в тот самый момент, когда инертная махина советской империи пришла-таки в движение и стала тяжко разворачиваться, разваливаясь на ходу. В физике совпадение привнесенного извне колебательного ритма с внутренним ритмом самой системы называется резонансом, он способен повести «вразнос» и разрушить самую прочную, казалось бы, незыблемую конструкцию; впечатление такое, что и литература, достигнув точного совпадения по ритму с действительностью, которую пытается «отражать», обозначает миг предельной неустойчивости этой самой действительности. Показ неподвижной советской империи с помощью иммобилистского стиля «нового романа», конечно, не инициировал, но едва ли не мистически знаменовал собой ее неминуемый взрыв. Процесс пошел, как говорил — быть может, и тогда, 20 октября 1986 года? — последний Генеральный секретарь, еще не зная, что расскажет об этом сидящий среди его гостей француз «К. Симон, писатель».

С. Зенкин