эксперименты и создание моделей, чтобы выяснить, как возникает пассивность и что ей можно противопоставить. Как мы поощряем альтруистические ответные реакции – будь то банальные неприятности или массовые страдания? Свидетели могут быть слишком подобны преступникам: принадлежать к одной этнической группе, быть приверженными той же идеологии и следовать тем же стереотипам, быть склонными к таким убеждениям, как «справедливое мировоззрение» и обвинениям жертвы (желая верить, что они сами не станут жертвами случайных обстоятельств, они видят жертв как достойных их судьба). Наблюдатели, как и преступники, постепенно начинают воспринимать нормальными действия, которые поначалу кажутся им отвратительными. Они отрицают значимость того, что видят, избегая или преуменьшая реальную информацию о страданиях жертв.

 Анализ данных, полученных от свидетелей Холокоста, выявил «историю бездействия, безразличия и бесчувственности»[8]. Наблюдатели остаются в стороне, даже когда их соседи подвергаются жестокому обращению, проходят мимо жертв, как будто их не было рядом, и начинают выполнять работу и присваивают имущество, оставленные жертвами. Глава 10 ищет обратное: наблюдателей, которые признают творимое зло и помогают жертвам, даже с большим личным риском.

Внешние наблюдатели

 Все мы являемся внешними или метафорическими наблюдателями, сидящими в своих гостиных перед описаниями и изображениями страданий. Перелистывание страниц газет, переход на другой канал, даже перерыв на отпуск – такими действиями можно выиграть лишь немного времени. Особенно будут досаждать новости о детях: убитые на улицах Рио, заболевшие СПИДом в румынских приютах, проданные в рабство в Бангладеш, двенадцатилетние «чистые» девочки в таиландских публичных домах, дети-солдаты из Сьерра-Леоне с ампутированными конечностями. К тому же, словно для того, чтобы усилить нашу тревогу, вызванную СМИ, неправительственные организации не прекращают своих призывов: пожертвовать деньги, спонсировать ребенка, подписать петицию, посетить демонстрацию, стать членом организации, сделать хоть что-нибудь, наконец.

 Существует не много теорий и еще меньше данных о том, как мы реагируем на такие призывы. Некоторые что-то делают, но большинство из нас подбирают и используют что-то из своего набор рационализаций, или просто чувствуют себя беспомощными, или (метафорически и фактически) отключаются. Телевизионные образы далеких страданий, кажется, не принадлежат к тому же миру, что и наша привычная повседневность. Но и у дальнего, и у непосредственного наблюдателя возникают общие вопросы: действительно ли это моя проблема? Могу ли я поставить себя на место этих жертв? Что я могу поделать с этим, в любом случае?

Сторонние государства-наблюдатели

 Внешними наблюдателями являются также целые правительства и «международное сообщество». Термин «страны-наблюдатели» первоначально использовался для обозначения отсутствия реакции со стороны правительств союзников на ранние сведения о разворачивающемся уничтожении европейских евреев – нежелание верить утверждениям о геноциде и отказ от конкретных действий, таких как бомбардировки концентрационных лагерей. Повторяющиеся мантры, призывающие западные правительства «что-то сделать» с Руандой, Косово и Чечней, являются частью долгой истории избирательного отказа от вмешательства в некоторые национальные и международные конфликты.

 В настоящее время ведутся активные дебаты о поддержании мира и международном гуманитарном вмешательстве: обсуждается концепция национальных интересов; не затихают споры о том, являются ли национальные государства моральными действующими лицами с моральными обязательствами; формулируются доктрины невмешательства и национального суверенитета; крепнут убеждения в моральном релятивизме. Не преувеличивая таких понятий, как «отрицание» и «свидетель», они, по крайней мере, предполагают некоторые аналогии. Буквальное отрицание имеет место, когда правительствам-наблюдателям приходится реагировать на грабежи своих государств-клиентов или партнеров по торговле оружием. Цинично и с очевидным намерением ввести в заблуждение, они отрицают, что им известно о том, что творят их партнеры. Ежегодный обзор ситуации с правами человека Государственного департамента интерпретирует сообщения собственного посольства как «утверждения». Информации присваивается другой когнитивный идентификатор («этнический конфликт», «восстановление порядка», «потребности в безопасности», «продвижение мирного процесса») или отрицается ее политическая значимость. Такая реакция практически стала рутинной практикой в международных организациях, таких как Организация Объединенных Наций. Купер обращает внимание на «техно-логию отрицания, разработанную государствами-членами Организации Объединенных Наций, когда они прикрывают правительства-нарушители»[9].

 Босния была наиболее показательным случаем, когда проводилась аналогия с Холокостом. Ранние сообщения – о зверствах, массовых изнасилованиях, лагерях для задержанных, этнических чистках - изначально не принимались официальными источниками. В конце концов, ни одна нация-наблюдатель уже не отрицала эти реалии, но теперь оправдывала невмешательство, используя знакомую смесь из высокопарных принципов, прагматических сомнений, политической целесообразности и личных интересов. События в Руанде, хотя и гораздо более похожее на Холокост, были сочтены слишком неважными и далекими для того, чтобы стать решающими аргументами для ответных действий.

Пространство и место: свое или чужое?

 Разница между знанием о страданиях своей семьи и своих близких и знанием о чужих и далеких настолько издавна присуща восприятию людей, что нет необходимости ее объяснять. Узы любви, заботы и долга не могут быть воспроизведены или смоделированы где-либо еще. Но границы моральной вселенной варьируются от человека к человеку, они также растягиваются и сжимаются исторически - от семьи и близких друзей до соседей и общины, этнической группы, единоверцев, страны, вплоть до «детей мира». Это не просто психологические вопросы, они опираются на более широкий дискурс о реакции на «потребности чужаков»[10].

 В вашем собственном сообществе вы знаете о социальных страданиях (в прошлом или настоящем) из собственных наблюдений и опыта. Но информация о других странах, зачастую необычных и отдаленных местах, поступает в основном из средств массовой информации или от международных гуманитарных организаций. Оставляя в стороне крайние случаи изоляции вследствие почти полного государственного контроля над информацией, обитатели мест событий обычно имеют большую по объему и более детальную информацию, чем посторонние – на основании личного опыта, памяти, из личных контактов, национальных СМИ, слухов, языковых нюансов и лучшего понимания местной общественной культуры. Эта информация богата, персонализирована, многомерна и исторически многослойна. Вы можете сами почувствовать запах слезоточивого газа; вы знаете, что кого-то пытали, и знаете того, кого пытали; ваш двоюродный брат служит в армии; вы участвовали в недавних политических событиях; вы испытываете сильные чувства (предвзятые или объективные) по отношению к злу, чинимому врагом («жертвой»?), и страх перед тем, что может случиться, если вы пойдете на какие-либо уступки. Эта насыщенная картина совсем не похожа на плоскую, одномерную информацию (заголовки, звуковые фрагменты и пятидесятисекундные телевизионные сюжеты), которую мы получаем о зарубежных событиях.

 Зверства, совершенные в прошлом, могут оставаться действительно неизвестными – остаются тайными камеры пыток и безымянными братские могилы. Но в обществах, где зверства имели место, люди обычно знают о большинстве из них, и правительства знают, что их граждане знают. Практика государственного террора одновременно не является ни тайной, ни общепризнанным явлением. Информация циркулирует –