Попытки заменить людей роботами предпринимались не раз и не два. Но какую только уникальную, точнейшую технику не опускали вниз и не пытались откалибровать окончательно на месте, ничего из этой затеи не получалось. Использовать людей оказалось и продуктивнее, и несравнимо дешевле.

Именно поэтому каторга на планете не просто выживала во все времена и считалась хорошо себя окупающей, а медленно и неуклонно разрасталась. Хорошо еще, что геологами были определены окончательные запасы залежей палеппи. По их расчетам, добыча могла продлиться еще тридцать, максимум пятьдесят лет, если не отыщется новое «слоеное поле». Именно поэтому разрастание тюремно-исправительного объекта не форсировалось, и никто, даже нынешний узурпатор трона Моус Пелдорно, не настаивал на резком увеличении добычи перламутровых украшений.

Так что тем, кто попал на прииск с пожизненным сроком, переезд на новое место не светил. Как ни улучшалось здоровье внизу, как ни привыкал организм к запредельному существованию на глубинах, все равно всплывал моральный фактор, и люди, получившие пожизненные сроки, угасали, прожив максимум двадцать – двадцать пять лет. Последний рекорд был установлен совсем недавно: один знаменитый вор прожил на Донышке, как сами называли свою юдоль скорби заключенные, двадцать семь с половиной лет. Огромный срок! По мнению большинства, такой временной отрезок лишний раз подтверждал, что семейные пары вытягивают намного дольше.

Это уже давно заметили и содержатели каторги. Поэтому процентное соотношение женщин и мужчин всегда поддерживалось как шестьдесят к сорока. Вдобавок женщины лучше чувствовали с годами породу, и именно они чаще всего работали с молотками и зубилами на последней стадии выемки ценности из породы. Тонкая, филигранная работа! Создание семей, как и наличие имеющихся – только приветствовалось. Хотя и проживание в ранге холостяка никто не запрещал. И жить сразу с двумя женами не возбранялось.

Причем не всегда так называемая семейная ячейка образовывалась на тяге представителей разных полов к сексуальной близости. Порой между ними была только чисто платоническая дружба, чувство взаимоуважения и некое родство душ, позволяющее им делить вместе все тяготы здешнего существования.

Большинство же заключенных попадали сюда на определенный срок. И если такие счастливчики доживали до конца своего срока и отправлялись на поверхность, это считалось настоящим праздником и добавляло остальным житейского оптимизма. Еще чаще в истории упоминались случаи, когда на поверхность поднимали невинно осужденных, дела которых были пересмотрены, апелляции признаны основательными, и невиновного освобождали от каторжного труда. Были и такие случаи, когда после апелляции начальника лагеря дело лучших добытчиков пересматривалось и срок тяжкого исправительного труда сокращали. Все верили в подобную счастливую звезду для себя и рвались к трудовым рекордам изо всех сил.

Все, кроме двух каторжан. Один – парень, высокий, худощавый и на первый взгляд неуклюжий и рассеянный. Вторая – его родственница, этакая ловкая, неунывающая женщина с блестящими от задора и оптимизма глазами. Имена они имели вполне обычные для подданных пиклийской короны: Си Га Лун и Ве Да Лисса.

Мало того, в первые месяцы своего пребывания на Донышке эта парочка всеми силами скрывала свои опасения, что вдруг за ними явится надсмотрщик в сопровождении боевого робота и скомандует: «С вещами на выход!»

Это означало бы, что поспешный и не совсем чистый обман с документами вскрыт и судьи загорелись желанием выяснить, кто это скрывается под именами весьма и весьма нехороших уголовных элементов. А под именами выживших при разборках уголовников скрывались резиденты оилтонской разведки Роман и Магдалена Броверы.

То, что Си Га Лун и Ве Да Лисса чего-то опасались, опытный аналитик высмотрел бы в нескольких мелких деталях и в линии поведения. Парочка ни разу не пожаловалась на свою долю, не проклинала жестоких судей и только в случае крайней необходимости что-то там вякала насчет своей прошлой жизни. Они сразу стали довольно вежливо, с уважением относиться к мастерам и надзирателям; ровно и без эмоций – к коллегам; и без огонька – к своему каторжному труду. А почему без огонька? Да потому что передовики, пахавшие все свободное время, выделялись, фиксировались мастерами в первую очередь. Им предоставляли для жительства более приличные стационарные модули, выдавали усиленные пайки, вплоть до деликатесов и сладостей, и самое главное, они могли подавать апелляции наверх, чтобы их дело пересмотрели и срок каторги хотя бы скостили. За таких продуктивных работников мастера стояли горой, поддерживали во всем и порой по собственной инициативе, будучи на поверхности, старались разобраться в делах своих любимчиков и как-то им помочь.

Вот такой «ненужной помощи» влипшие в неприятности резиденты опасались больше всего. Первые год-полтора. Потом немного успокоились. Все-таки понимание наивысшей опасности – угрозы гибели превалировало над желанием улучшить условия существования.

Другой вопрос, что такое существование, в конце концов, и самых отчаянных оптимистов сведет в могилу. А значит, следовало жить хоть какой-то надеждой. А надежда была весьма хрупкая. Очень сложно было передать весточку на свободу. Каждого каторжанина, которому повезло выбраться наверх, тщательно допрашивали с применением домутила. Выискивали при этом все контакты с поверхностью и перепроверяли их пятикратно. Так что, даже отыскав надежного товарища, еще нельзя было быть уверенным, что условная фраза в рекламном объявлении или знак, нарисованный в общественном месте, дойдут до высшего руководства.

Мало того, Роман Бровер сомневался и в компетентности самого командования. Ну, появится в газетах и на информационных форумах объявление, обозначающее для грамотных людей: «Мы живы. Сидим в узилище» (имелся и такой сигнал на всякий случай) – а толку? Естественно, что командование пошлет неких, скорей всего желторотых агентов разбираться. Те начнут копать, как и куда делись такие-то. Попросту ходить, выискивать свидетелей, дотошно их выспрашивать и рыться в секретной информации. А подобные действия для опытных моусовских контрразведчиков, что красная тряпка для быка. Их местный шеф, правая рука Моуса, граф Де Ло Кле, отлично вымуштровал. Живо и самих агентов зацапают, а там и до лживых каторжан доберутся.

Поэтому семейной паре, а точнее говоря, отважным разведчикам из Оилтона, ничего не оставалось, как ждать и надеяться только на две вещи: на некий счастливый случай или на разгром, полное уничтожение моусовского кровавого режима. И если уж так разобраться, то шансов у них получалось немало: Оилтонская империя намерена была сделать все, чтобы устранить с политической арены своего главного и непримиримого врага.

Правда, годы шли, Моус продолжал здравствовать и злодействовать, а каторжане так и работали ежедневно на страшных, уже порядком им осточертевших глубинах.

Одно и то же…

Тонкое зубило, под осторожными ударами молотка, откалывает кусочки спекшегося и спрессованного тысячелетиями песчаника. Главное, не отколоть слишком большой кусок, тем самым нарушив целостность палеппи.

День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, втекающие в мрачные, без просвета надежды годы.